Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем

Хлесткая команда вывела Шульца из блаженства мечтаний, и немец проворно соскочил с лавки, выскочил в проход и замер, прижав ладони к бедрам. Рядом с ним живо пристроились и замерли в напряженном ожидании матросы и морские пехотинцы — еще бы, капитан-лейтенант Миллер не понимает бездельников, постоянно приговаривая — «служить, не картавить».

За русским офицером, чистокровным немцем, высился глыбой бывший обер-лейтенант померанских гренадер, а ныне командир взвода морской пехоты, младший лейтенант русского флота Кноппе. Чрезвычайно гордый собой — единственный из немцев, он снова стал офицером, причем враждебной пять лет назад армии, и был награжден настоящим орденом.

— Слушайте меня внимательно, — Миллер ударил перчатками по рукаву черной флотской шинели, стряхивая снег.

— Старшина первой статьи Шульц!

— Я, господин капитан-лейтенант, — Генрих немедленно отозвался на русском языке, за долгие годы плена он на нем научился говорить почти без акцента. И замер, вперив взгляд в офицера.

— Подберешь двух матросов денщиками к господам адмиралам. Лично отвечаешь. Чтоб все умели и на русском говорили. И на вахту в адмиральский вагон выставляешь матроса. Да склянки отбивать. Понятно?

— Так точно, господин капитан-лейтенант! — Генрих старательно пучил глаза, ведь герр офицер любит лихой вид у своего лучшего канонира. И лишь скосил глаз на свои погоны, где уже шеренгой шли три лычки.

— А вам, господин лейтенант, — Миллер чуть повернулся в сторону застывшего Кноппе, — следует заниматься со своими пехотинцами в дороге военным делом. И надо отрабатывать рукопашный бой, согласно наставлению. В свободное от караулов время. И еще — вы не на курорте, господа стрелки, а потому приказываю быть вам при оружии. Да, вот еще — на флоте любят порядок, а у вас тут в вагоне сплошное безобразие. Немедленно прибраться, через два часа адмиральский смотр.

Миллер повернулся и пошел в тамбур, а Шульц вздохнул и, нагнетая в себя ярость, окрысился. Такой чересчур горячей выволочки он еще не получал. Ну все — сейчас матросы и стрелки у него всем скопом будут чистоту наводить. А то разленились на сытой русской службе, разжирели на жареных пирогах, шаньгах, ветчине и пельменях со сметаной и забыли, что такое настоящий немецкий орднунг!

Минино

Минино было конечной точкой пути, далее дороги не было. Поляки обещали эсеровской власти, что не пропустят белых на восток, пока не пройдут их последние эшелоны. Но это соглашение уже было нарушено панами — вступать в конфликт с Сибирским правительством они не посмели и только просили генерала Войцеховского не отправлять со станции эшелоны, дабы не потерять внезапности — мало ли что могли эсеры заподозрить.

Впрочем, все белые эшелоны, растянувшиеся на сотню верст, и так стояли, потому что судорожная эвакуация была закончена, и на кон Марсова поля были брошены последние ставки и козыри. Первыми зашли красные, но их ставка — 30-я дивизия — была бита. Но сейчас должны заходить белые своим вторым корпусом, супротив которого встали мятежные сибирские полки и партизаны Минусинского фронта. Козырей противоборствующие стороны не жалели, но и цель была велика — Красноярск.

Удержат город на Енисее повстанцы, и все, финита ля комедия. Армия может и прорвется стороной, но десятки эшелонов с беженцами погибнут. А если белые займут Красноярск, то, установив связь с Иркутском, и перебросив оттуда подкрепления, могут изменить ход войны в свою пользу. И только поземка на белоснежном покрывале готовила перину для вечного сна многих русских, готовых вцепиться в горло друг другу в отчаянной схватке…

— За что воюете, мужики? — Михаил Александрович в накинутой на плечи шинели с интересом посмотрел на двух мужиков. Партизаны или повстанцы, шут их разберет, попытались обстрелять подходящих к Красноярску уфимцев, но были сами атакованы кавалерией и рассеяны. Гусары порубили их изрядно, но двоих взяли в плен и доставили на станцию.

— За царя Михаила и советскую власть! — дерзко отозвался молодой парень в изодранном полушубке, отчаянно сверкнув правым глазом. А вот левый затек фиолетовым синяком, а на лбу осталась кровавая полоса — кто-то из гусар рубанул пленного клинком плашмя.

Михаил Александрович от такого искреннего признания только удивленно кхекнул, закашлялся, сдерживая неуместный смех, и кивнул Фомину, показав глазами на связанные руки. Тот быстро встал с лавки, подошел к мужикам, но мучиться с развязыванием узлов не стал. Взял у охранника, что бдительно стоял рядом с царем, кинжал и разрезал веревки. Крестьяне тут же принялись растирать затекшие запястья.

— Озадачили вы меня, мужики, — потянул слова Михаил Александрович. — Супротив меня воюете… И за меня… А ну, живо, православные, к той стене отойдите, на портреты царской фамилии посмотрите. Только на меня внимательно гляньте, чтоб заново не обмишулиться!