Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»

Майор Хайнц Гудериан невидящим взором уставился на размокшую землю, покрытую космами грязной пожухлой травы да белыми пятнами выпавшего ночью снега.

Последние часы он вел себя совершенно безучастно и, прежде одетый всегда безукоризненно, как надлежит быть настоящему германскому офицеру, сейчас не обращал внимания ни на оборванные у прожженной и изодранной шинели пуговицы, ни на свисающий с правого плеча витой серебряный погон. Тот самый, что служил для него связью со старым миром, с прежней Германией, что нынче превратилась в бурлящий котел, одинаково опасный для всех участников этого жуткого варева.

Всего за пять месяцев Гудериан прошел путь от Одера до Рейна, ожесточенно сражаясь и орошая кровью своих солдат каждый метр – если бы кто сказал ему об этом всего полгода тому назад, майор не поверил бы такому прорицателю, сочтя его гнусным лжецом.

Но все – дорога окончена, счеты с жизнью сведены, и осталось только подготовиться к неизбежному финалу, к которому каждый военный, видевший кровавую мясорубку четырехлетней великой войны, относился философски. Ведь все живое имеет и начало, и конец, эти две неразрывные стороны бытия.

Гудериан не мог себя упрекнуть ни в чем, ибо немцы потерпели поражение от немцев. И сейчас, взглянув на своих солдат, что сражались до последнего патрона и сдались в плен от полной безысходности, сердце обожгла накатившаяся боль – красные кавалеристы с нашитыми поверх шинелей и курток синими «разговорами» весело, без всякой злобы, разговаривали с его сумрачными и подавленными фузилерами.

С ними шутили, щедро угощали последними сухарями да табаком, с которого ловко вертели русские самокрутки, ибо сигарет или папирос нельзя было найти давненько.

Вот только не славянская речь звучала вокруг – воздух был наполнен баварскими, саксонскими, венскими, прусскими и другими германскими диалектами, которые всякий немец различит на слух сразу же, как любой русский почти мгновенно определит по речи украинца, поляка, серба или болгарина.

Взгляд опытного военного опознал в этих уверенных в себе солдатах, двигавшихся с нарочитой небрежностью, умелых кавалеристов, достойных преемников своих доблестных предков, тем самых, что принесли славу рейху в рядах бессмертной конницы Зейдлица, или полвека назад опрокинувших французов под Седаном.

И сейчас эти бывшие драгуны, конные егеря, гусары и уланы, цвет сгинувшей в небытие имперской армии, шли в бой уже под красными знаменами, неся на кровавых полотнищах победу. Шли вперед, за Рейн, на Париж, туда, куда и он стремился шесть лет тому назад.

– Проклятие, какой же я глупец!

Гудериан тихо выругался, только сейчас осознав, какую ошибку он совершил. Последние дни перевернули все мировоззрение, опрокинули прежние взгляды и устои.

Хайнц искренне надеялся на помощь французов, что вместе с немцами встанут плечом к плечу супротив, как писалось поначалу во многих европейских газетах, «диких азиатских полчищ, затмевающих своими зверствами все жестокости Аттилы».

Помогли?! Как бы не так!

Рейхсвер не имел запасов вооружения и боеприпасов – союзники, стремясь поскорее избавиться от угрозы со стороны поверженного, но могущественного врага, выгребли все под метелку, уничтожив груды столь необходимого оружия и снаряжения.

В таком трагическом положении было трудно противостоять красным долгое время – отступивший к Страсбургу с остатками разбитой дивизии батальон Гудериана имел трофейных русских винтовок и патронов гораздо больше, чем германских. Если говорить честно, то «маузеров» почти не было, а к сотне трехлинеек полагалось всего по две обоймы на каждую – как раз на полчаса, и не боя, а стычки.

Помощь французов являлась воистину «щедрой» – десяток ручных пулеметов «Шош» оказались той еще дрянью, склонной ко всяким поломкам, а две сотни «Лебелей» лишь наполовину покрыли необходимое для поредевшего батальона число ружей. Патронов выдали самую малость, их хватило ровно на сутки боя.

– Мерзкие твари, швайнехунд…

Гудериана затрясло от бешенства и ненависти. Только сейчас он понял, что его солдат французский генерал оставил на заклание, дабы те прикрыли отступление галльского воинства.

Майор хорошо запомнил те презрительные взгляды, что бросали победители на смертельно уставших фузилеров, и тот оскорбительный отказ вывезти хотя бы раненых в глубь Франции. Да еще презрительные словечки, что сыпались градом, в адрес «вечно грязных бошей» – их не рассматривали союзниками, а лишь одним пушечным мясом, что должны были именно их спасти, заплатив очередными сотнями немецких жизней.

– Нас опять предали!

Москва

– Верят, Владимир Ильич, не словам, а делам! Это только что полученная радиограмма. Черноморский флот под командованием бывшего «верховного правителя», того самого адмирала Колчака, высадил десант и захватил Трапезунд. Части 1-го армейского корпуса генерала Слащева уже перевозятся туда транспортами. Вместе с ними белогвардейцы небезызвестного генерала Юденича перешли в наступление на Эрзерум. Им в помощь направлены «цветные» дивизии, а одно это говорит о многом!