Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»

Дзержинский скривил губы, чувствуя, как опаляет душу стойкая и непримиримая ненависть. Теперь Феликс Эдмундович знал, что только пролетарский интернационализм может покончить с панским национализмом. Неделю назад он отдал нужные распоряжения – скоро поляков начнут изгонять с бывших немецких территорий, за них примутся с превеликой охотой другие соседи, испытавшие на своей шкуре гнет шляхты, – пробуждение белорусов, украинцев, словаков и чехов уже началось, и ничто не остановит их праведную месть.

Лишь после беспощадного и поголовного истребления панства можно будет строить «из оставшегося прежнего человеческого материала», как любит говорить Бухарин, новую жизнь…

– Ще Польска не згинела!

Громкий яростный крик вывел Дзержинского из размышлений по поводу ускоренного строительства социализма. И тут же грохнул взрыв, за ним другой – идущая впереди машина с охраной скрылась в густом клубе дыма и пламени, из которого вылетело горящее человеческое тело и какие-то непонятные ошметки.

Автомобиль подбросило, начальника ВЧК сильно тряхнуло – Феликс Эдмундович остановившимся зрением видел, как к нему бросились какие-то люди, в руках заполыхали огоньки выстрелов. Тело во многих местах пронзила боль, мгновенно заполонившая все его естество, и в яркой вспышке нахлынуло черное забвение…

Верден

– Майн готт!!!

Отчаянный выкрик Гудериана словно услышали на небесах – сильные руки, подобно щупальцам осьминога, обхватили майора за плечи и грудь и мощным рывком выдернули из пылающего стального гроба.

– Держись, камерад!

Офицер почувствовал, как его тело закрутили по земле, хлопая по нему крепкими ладонями, словно лопатами. «Они с меня пламя сбили!» – Догадка пронзила его мозг, но глаза он так и продолжал держать закрытыми – еще в танке он сделал это, боясь, что пламя выест очи. И сейчас, дрожа от пережитого ужаса, майор приоткрыл веки и испытал невыразимое облегчение.

– Я вижу…

– Конечно, видишь, камерад! У тебя ноги и руки чуток обожгло, а вот жо… кх, кх… Заднице твоей много хуже, как у обезьяны стала – красная до безобразия! Совсем как на рисунке, что в книге видел. Но ничего – доктор у нас хороший, мазью тебе помажет, здоров будешь, через неделю-другую в седле сидеть сможешь!

Плавная и ободряющая русская речь ласкала слух – никогда еще Гудериан так не радовался жизни, готовый возлюбить весь мир. Выбраться живым из такой передряги многого стоило, тут всю жизнь то ли всевышнему молиться, то ли этому русскому парню поклоны бить и водкой поить, как это принято у них. А то и все вместе делать…

– И чего тебя в танк понесло, служивый, какого хрена?! Поджариваться в этой консервной банке?! Помилуй боже от такой напасти! К землице хоть прижаться можно, она завсегда спасет. Воронка та же, как эта, укроет – пули поверху свистят, нас минуют. А тут… Недаром говорят, только на свою задницу приключения искать! Вот, испей – кисленькое винцо, дюже полезное. В нутрях-то все иссохло, пожалуй.

В потрескавшиеся губы уткнулось горлышко жестяной фляги, и кислая живительная струя принесла невероятное облегчение – Гудериан жадно глотал вино, чувствуя, как все его изможденное тело возрождается к жизни. Будто в русской сказке о «живой воде».

– Спасибо, товарищ…

Майор с трудом оторвался от горлышка и взглянул на своего спасителя – обычный славянин, с пронзительно голубыми глазами, в которых отражалось лазурное русское небо, с русыми, слипшимися от пота волосами на грязном лбу. Улыбка этого солдата была такой же доброй, почти отцовской – понимающей и одобрительной.

– Эй, камерад! Ком цурюк! Помоги товарища командира в лазарет дотащить!

На громкие крики русского в воронку вскоре скатился щуплый немец в изорванном мундире цвета «фельдграу» и без каски. Косая черная челка прикрывала узкий лоб, заляпанный грязью, под острым, как у голодного галчонка, носом топорщились щеточкой черные квадратные усики, безобразные до омерзения в сочетании с бегающими горящими глазами.

– Кто такой, товарищ?

Гудериан удивился своему голосу – слабому, слова еле выдавливались из горла, и куда подевалось знаменитое рычание, которое прекрасно ставили в имперской армии. Солдатик сразу опознал в нем бывшего офицера и четко ответил, даже дернулся встать, но живо сообразил, что делать это в воронке под пулеметным огнем сродни безумию.

– Посыльный от командира штурмового батальона товарища Кригера ефрейтор Адольф Гитлер.

– Судя по говору, ты австриец?! Кем был до службы? Воевал?

Вопросы из майора посыпались градом. По мягким интонациям в голосе Гудериан сразу же опознал уроженца бывшей «двуединой» монархии, а из них, в отличие от урожденных пруссаков, таких, как он, солдаты плохие. Не воины они, мало злости, да и бездельники поголовно – то скрипки мучают, то стишата сочиняют, то вообще дурью маются.

– Проживал в Вене, художник. Здесь и воевал, награжден «Железным крестом», герр офицер!

– Господ нет, я товарищ…