Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»

Нет, нарком-сибарит ее не выгнал, чай, не прежний режим, – лениво пожевывая осетрину, оставшуюся от плотного обеда, он, весело поблескивая стеклами очков, созвал всех ответственных работников, дабы они вживую полюбовались на уцелевшую картинку старого мира, легенду, так сказать. А потом выпроводили старуху на улицу, не дав куска хлеба, – та просто не пережила зиму…

Но принимаемые большевиками меры были паллиативом – торф и дрова плохая замена углю и нефти, а заморенные лошадки конки совсем не чета трамваю, что ходил на электричестве. А без последнего и заводы едва теплились, работая, в лучшем случае, на одну десятую часть своих отнюдь не малых мощностей.

Диктатура пролетариата, у большей части столичных рабочих сейчас вызывала резкое отторжение. Всеобщая уравниловка, когда чернорабочий и квалифицированный токарь получали один и тот же паек, вызывала ожесточенное неприятие у той части мастеровых, которую Ленин называл «рабочей аристократией» и «прислужниками буржуазии».

Маргиналы и люмпены, массово вброшенные в годы войны в ряды настоящих пролетариев, были полностью лояльны к большевистскому режиму, ибо тот осуществил их самые заветные чаяния – работать поменьше, а лучше совсем не трудиться, зато получать побольше.

И правильно – разница всегда есть, согласно диалектическому материализму: или быть в чистой одежде, с хлебушком ситным на обед, с «наганом» в кобуре, числясь в заводском комитете, или пахать у станка, на перловке, сваренной в воде, без капли жира…

Ташкент

– Салям алейкум, почтенный! Вот так встреча – два сибиряка и снова посредине жары, только не в пустыне, а в городе!

– И тебе не хворать! Надо же – не думал, что все дороги ведут в Ташкент! Гляжу, опять русским офицером стал, а не местным курбаши, как я. И куда теперь дальше пошлют, Миша?

Вощилло усмехнулся, крепко обнимая за плечи Гордеева, обмундированного уже не в халат, а в униформу бронетанковых частей, в каковых числились и команды «БМВ» и бронепоездов.

– Прицеплю своего «Буйного» к паровозу, и потащит он нас до славного города Оренбурга!

– Так сгонял бы сам, твоя бронированная лохань по рельсам как птичка порхает! Намного быстрее бы дошел…

– Моторесурс и так не ахти, чего движки зазря гробить – в бою нужда часто припирает переменный ход применять. Ты же не будешь перелеты устраивать, свои «Либерти» напрасно гонять? На платформы «этажерки» потихоньку погрузишь и поедешь в классном вагоне, с комфортом, вино потягивая, любуясь местными окрестностями.

– С вином ты не ошибся, – засмеялся Вощилло, – с удовольствием напьемся, победа как-никак! А вот насчет аэропланов прогадал – последний исправный, как и всю матчасть, в другой авиаотряд передал. Так что налегке возвращаемся, три вагона завтра подадут. И любоваться пустынями не будем, обрыдло все, и жара, и аксакалы с саксаулами, и эти гребаные пески, век бы их не видеть!

– Вижу, достало тебя все! – Гордеев засмеялся, но, склонившись к плечу приятеля, заговорщицки зашептал: – Отдохнуть не надейся! Поступила радиограмма – идем бить большевиков… До самой Москвы!

– Да ты что?!

Вощилло выдохнул воздух, не в силах поверить услышанному – три года он не был на Волге и вот, наконец, сможет вернуться домой. Пролететь над маленьким волжским городком, разбудив его сон гулом мотора, к великой радости местной детворы.

– Ну дай бог, заждались!

– Да, время пришло, дружище! Надеюсь увидеть нашу Белокаменную без этих красных тряпок!

Командир бронемотовагона с неприкрытой ненавистью в глазах кивнул на обрывки кумачового транспаранта, свисающие с испещренной пулями водонапорной башни.

– Местных большевиков мы извели, а тех, кто разбежался, эмир передушит, как хорь курей, да на кольях рассадит и в кипятке сварит! Да и семиреченские казаки ему помогут, уж больно сильно им местный совдеп в Верном кровушку выцедил!

Вощилло скривил губы в злой гримасе. Подполковник только здесь, в Туркестане понял, насколько жестокой может быть гражданская война, когда все дерутся против всех без всякой жалости. Когда крестьяне-новоселы насмерть режутся со старожилами, избивая целыми аулами инородцев, сжигая казачьи станицы вместе с жителями. И в отместку им устраивают кровавую бойню – Восток не знает жалости, это не Россия, и жестокость в здешних местах обыденное явление.

Воспоминания нахлынули такой горькой и страшной волною, что перед глазами пошла мутная пелена. Из нее выныривали перед глазами ужасные сцены – много он здесь повидал казненных! Да еще так изуверски замученных людей, что нормальный человек чуть ли с ума не сходил. И летчик выругался, не в силах скинуть с души чудовищный груз:

– Пусть будет проклята эта война!

Петроград

Политика советской власти с самых первых дней вызвала серьезное недовольство квалифицированных мастеровых, так называемой «рабочей аристократии», вот только за чернорабочими стояли большевики. И крови они не боялись, уже в ноябре 1917 года разогнав пулеметным огнем рабочие демонстрации в поддержку Учредительного Собрания.

Дальше – больше!