Спасти огонь

Досмотрев альбом, Марина проводила меня до выхода. И, несмотря на мои настойчивые возражения, даже выглянула на улицу. «Я хотела бы прогуляться, — сказала она. — Уже не выдерживаю этой cabin fever[40]». Я улыбнулся ее смеси английского и испанского. Мы с Хосе Куаутемоком сказали бы: «этого сидения дома».

Я посмотрел по сторонам. Мой телохранитель в отдалении наблюдал за тупиком. Я не заметил ничего необычного. «Ну давай прогуляемся», — сказал я, и мы пошли. Это была худшая ошибка из всех, что я мог совершить.

«Вместе — всё, порознь — ничего» — такое было граффити на одной стене в Истапалапе. Я видела его из-за бронированного стекла внедорожника, когда ехала в тюрьму с людьми Педро. Неизвестно, был это революционный лозунг, строчка из стихотворения или из песни. Я ясно вспомнила его, когда нам с Хосе Куаутемоком пришлось разъехаться по разным домам. Мы часами переговаривались по рации, и все равно я дико по нему скучала. И чувствовала, что он в таком же раздрае, как и я. Разлука была не на пользу нам обоим. Я изводилась от чувства вины. Необдуманно написав Хулиану, я раскрыла другим наше местонахождение. Франсиско попытался облегчить мои угрызения совести: «Твое сообщение только все ускорило. Мы в любом случае собирались вас разделить».

«Вместе — всё, порознь — ничего» — эти слова символизировали историю нашей любви. Мое место было рядом с Хосе Куаутемоком, неважно — на два часа или на два века. Это была не просто любовь, а жизненный проект, возрождение для нас обоих. Чтобы восстать из пепла, я нуждалась в его присутствии.

И все, что бы ни происходило, даже самое ужасное, должно было происходить с нами обоими.

«Вы проведете в разных домах всего сорок восемь часов», — заверял Сампьетро. Но сорок восемь часов растянулись на пять суток. Мы с Хосе Куаутемоком не знали почему. Франсиско и Сампьетро получили какую-то новую информацию? Может, их предупредили о возможной полицейской облаве, отсюда и задержка. Нельзя забывать, что они и сами под угрозой. Укрывают двух беглых преступников. Возможно, судить их не станут, но на карьере обоих это может отразиться. Сампьетро представлял множество могущественных темных личностей, и ему совершенно не нужен был скандал в СМИ из-за двух сбежавших влюбленных. Он помогал нам, потому что Франсиско был одним из его лучших клиентов и наверняка платил кучу денег. Но всему есть предел. То же можно было сказать и о Франсиско. Ему таких трудов стоило выстроить новую личность, выбраться из тени отца и Хосе Куаутемока. Криминальный скандал подорвет его безупречную деловую репутацию, заработанную годами усилий. Так что они тоже подстраховывались и старались избегать ошибок, которые отразились бы на всех нас четверых.

Сампьетро велел в разговорах по рации избегать любого упоминания имен и обстоятельств. Например, слов «тюрьма», «преступник», «побег», «полиция», «адвокат». Чем абстрактнее, тем лучше. И этот маленький запрет довел меня до еще более глубокого отчаяния.

Тревога начала разрушать мое тело. На руках появился нервный дерматит: они зашелушились, а линии ладоней пошли трещинками. От движения они кровоточили, и тогда ничего не помогало, кроме ледяных ванночек. Колющая боль в задней части черепа пугала перспективой кровоизлияния в мозг. Зуд во влагалище говорил о молочнице — тоже типичном следствии стресса.

Молодоженами мы с Клаудио отправились на машине по юго-западу США. Между Лас-Крусес и Альбукерке преодолели длинный-предлинный кусок пустыни, который испанцы некогда называли Переходом Мертвеца. Все, кто его пересекал в те времена, рисковал расстаться с жизнью. Именно так я чувствовала себя в разлуке с Хосе Куаутемоком — на невероятно тяжком, непреодолимом пути. Это был мой собственный Переход Мертвеца.