Спасти огонь

Хулиан сделал своим лозунгом фразу «Рассказывайте, а не пойте!» — именно этого требовал от своих учеников в Мексиканском писательском центре Хуан Рульфо. Делал ставку на человеческие истории — настолько человеческие, что их структура становилась незаметна. Поэтому он так тащился, слушая тексты своих подопечных в тюремной мастерской. Тексты, написанные когтями, клыками, мослами, кулаками.

На спектаклях всегда бывал аншлаг. Актерам пришлось привыкнуть к оглушительным выкрикам из зала. «А ты не обу-ел ли, кукурузная харя!», «Вон тот хмырь его убил!». Какая уж тут к хренам четвертая стена, когда накал в театре был почище, чем на матче «Сакатепек» — «Ирапуато». Молодые актеры — те поначалу вообще не врубались, застывали в разгар сцены, как оглушенные, не знали, что делать. На помощь приходили ветераны, повидавшие на своем веку не один шарабан: «Ты либо с ними в ответ шуткуешь, либо не обращаешь внимания, только не стой столбом».

Прошло несколько месяцев, и Педро с Хулианом решили, что пора обратиться к более рискованным творческим начинаниям. Стали привлекать больше художников-абстракционистов. Привозили авангардные спектакли. Расширили линейку деятельности уроками актерского мастерства, истории, философии, шахмат. Тогда-то Педро и пришло в голову пригласить «Танцедеев». Хулиан был против. Постановки Марины он считал претенциозными и тягомотными (точнее, он говорил «розовые сопли» и «отстой»). Какие-то полуголые балерины бегают по сцене, а за ними бегают балеруны, от которых было бы больше толку, нарядись они пальмами и стань на заднем плане. Но Педро придерживался иного мнения. «"Танцедеи“ — это и-де-аль-но», — сказал он так восторженно, что напомнил Хулиану тюленя, хлопающего ластами. Заключенным необходим контакт с женской сущностью. До сих пор в спектаклях не участвовали женщины (пьесы нарочно подбирались только с мужскими персонажами). Единственной феминой на проекте была почтенная восьмидесятилетняя Ребека Ортис, преподавательница художественного ваяния.

«К вам, может, балерин привезут выступать, — между прочим заметил Хулиан Хосе Куаутемоку, на лице которого не дрогнул от этого известия ни один мускул. — Что такое? Красоток не любишь или только задом теперь паркуешься?» Кому другому Хосе Куаутемок уже бы яйца вырвал за такое, но тут он просто улыбнулся. Красотки или не красотки — одна фигня. От них одни траблы. Он хотел, чтобы ничто не отвлекало его от океана творчества. Нет уж, месье. Он наконец-то схоронил свои плотские желания, причем в самом дальнем углу кладбища ненужной дряни. Желание в тюряге ведет к одному — как раз таки к парковке задом, а это дело — также известное как «замена масла» — не его. Он не хотел думать о женщинах. Не хотел представлять их голыми. Не хотел мечтать о них, сходить из-за них с ума. Ему не нужен был секс и они были не нужны. В любом смысле — ни их голоса, ни их чувствительность, ни их представление о мире, ни глаза, ни руки, ни пальцы, ни губы, ни покой, ни буря. А теперь этот окорочок Хулиан как ни в чем не бывало заявляет, что сюда явится куча баб. Они вторгнутся и разбередят былое. Вновь сернистое биение их запаха. Вновь одержимость их кожей, их ласками, их влажностью, теплом их тел, словами, которые только они и умеют произносить. Да ну на хрен. Ужасная идея — привезти их в тюрьму.

Пока Хосе Куаутемок шел ко мне через зал, я успела бы раскаяться, поблагодарить его за приглашение и улизнуть обратно в свой мир. Но я сидела на месте, как парализованная. Внутри закипал адреналин. Правая рука тряслась. Предплечья покрылись пятнами, грудь и шея — наверняка тоже. Все указывало на надвигающуюся опасность, но мозг отказывался верить.

«Привет!» — сказал Хосе Куаутемок, подходя. Охранникам он бросил: «Как сами, братаны?», на что один кокетливо ответил: «Да вот, блюдем твоего ангелочка, чтобы крылышки не испачкались». Хосе Куаутемок сел рядом со мной. Свет из высокого окна падал ему на лицо. Я раньше не замечала, какие голубые у него глаза, оттенка переливающейся бирюзы. Орлиный нос, выдающиеся скулы, широкая мускулистая шея. Большие узловатые руки. На губах пара шрамов. Черты лица не слишком тонкие. Даже скорее грубые, но четкие и правильные. Зубы, не желтые и не щербатые, выглядят на удивление здоровыми, учитывая, сколько лет он провел за решеткой. Он разглядывал меня, не переставая улыбаться. «Не могу поверить, что ты пришла», — сказал он. Я ответила: «И я тоже». Мне даже ворочать языком было трудно. От Хосе Куаутемока шла какая-то властная волна, в его присутствии невозможно было вести себя как обычно.