Спасти Отчизну! «Мировой пожар в крови»

— Что-нибудь лирическое. У вас очень необычные песни, хочется и хочется слушать. А то поезд скоро тронется, не до музицирования будет, а уж в Москве…

Министр внутренних дел не договорил, огорченно взмахнув рукою. За время дороги он пристрастился к песням неведомой ему эпохи, хорошо «подсел», как наркоман.

— Поиграть? Лирическое? — с задумчивым видом произнес Арчегов и тряхнул головой, улыбнувшись. Действительно, а почему бы ему не спеть сейчас. Благо окна вагона опущены. Песня ведь тоже оружие и прекрасное средство агитации.

Он быстро извлек из памяти одну песню, знакомую по афганской коллекции записей, и решил исполнить именно ее как наиболее подходящую. И, взяв гитару в руки, чуть тронул вначале струны, затем заиграл, запев чуть хриплым и негромким голосом:

И не долго ли, и не коротко,
Там, за Волгой, степь, солончаки,
Бугры и бугорки,
Граненые штыки и ржавые клинки.

Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,

Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.

Пепеляев чуть не разинул рот от удивления, недоуменно посмотрел на военного министра — он никак не ожидал услышать от него такой песни, на лирику абсолютно не похожую. А голос генерала значительно окреп, песня зазвучала громче:

С громким криком «Ура!» да за правду с обеих сторон,
Каждый прав и не прав, но у каждого правда своя.
Командир хриплым матом не зря торопил эскадрон,
И лавина рысила, не в силах уже устоять.

Смерть металась, щетинилась сотней штыков,

Жизнь немного отстала в погоне за ней,
Есаул хриплым матом не зря веселил казаков,
И нагайки со свистом ложились на крупы коней.

Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,

Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.

Арчегов пел, но в то же время с пронзительной отчетливостью осознал, что за окном установилась гнетущая тишина. Разговоры среди сибиряков затихли, как по мановению волшебной палочки — стрелки с напряженным вниманием слушали песню.

Скосив глазом на ту стороны платформы, Константин Иванович увидел, как красноармейцы с ошарашенным видом вытянули шеи, а некоторые сделали даже шажок вперед, стараясь лучше расслышать такую песню. И он сразу добавил в голос силы, запев еще громче, еле не срываясь на крик:

Мужичок с ноготок четверых уложил не со зла,
Все молитву читал, вытворяя клинком чудеса,
Казачок его тело умело рассек пополам,
И душа за молитвою вслед унеслась к небесам.

Молодой офицер, весь в крови, умолял пристрелить,

Умер, бедный, часа через два, землю сжав в кулаке,
Напоследок шептал он: «О Господи, что нам делить?
Мы ругается, мыслим, поем на одном языке!»

Там бурьян на крови разрастается, буйный цвет,

Не найти аромат чабреца,
Черный ворон клюет выраженье лица,
И не страшно ему на груди у бойца.[2]

— Это страшный апофеоз гражданской войны, — тихо сказал Пепеляев. Тишина за окном стояла такая звонкая, что было слышно веселое чириканье воробьев, переживших голодную зиму.

— Это наша общая беда, Виктор Николаевич, — громко ответил министру Арчегов, чуть вибрируя голосом. — Скажите мне, ради чего сибирские и русские мужики должны рвать глотки друг другу? Нужно жать хлеба, растить детей, жить счастливо, в конце концов. На хрена воевать?! Нам делить нечего, чужого и даром не надо, своей землицы за глаза хватает. Капиталистов-буржуев у нас нет, все заводы и рудники казенные, жалование у рабочих намного больше, чем в прежние времена. Помещиков отродясь не было, земля вся «миру» принадлежит, селяне ее сами делят, по-честному. Те, чьи хозяйства войной подорваны, от налогов освобождены. В школах детишек бесплатно учат, в селах фельдшер за здоровьем смотрит. Нет, Виктор Николаевич, война нам на хрен не нужна. Ежели большевики полезут, врежем им так по зубам, что в совок собирать будут.