Спасти президента

— Есть визит товарища Пельше в племсовхоз «Камаринский», — сообщил он. — Одна тысяча девятьсот семьдесят пятый год. Тут коровы колоритные и фермы почти новые...

— Вот видите, Юра, а вы паниковали, — усмехнулся я. — Животных возьмите отсюда, секунд на тридцать среднего плана. Потом аплодисменты, с двадцать шестого съезда КПСС, там они самые бурные и продолжительные. Крупные планы Товарища Зубатова нарежьте из думских репортажей и пустите синхроном под его позавчерашнее радиовыступление. Говорит он всегда и везде одно и то же, так что не ошибетесь. А если он и переставил словечко-другое, никто не заметит — с его-то каменной мимикой! Под нее можно подверстать хоть коровье мычание...

В начале двадцать первого века, подумал я, даже наша раздолбанная телетехника способна творить чудеса. Чисто теоретически мы смогли бы клепать свежие новости без единого корпункта и не выходя из студии, на одних монтажных склейках. Богатый архив позволял. Лица, пейзажи, лозунги — ничего у нас особо не меняется. Злоупотребляя архивом сверх меры, мы совершаем такой же невинный подлог, как и наши поп-звезды, поющие под «фанеру» на своих концертах.

— Задание ясно? — спросил я у Шустова.

— В принципе-то ясно... — проговорил в ответ смущенный Юра. Манипуляции с монтажом имели пределы, за которые у нас в «Останкино» старались не выходить. И при Александре Яковлевиче, и после него. В нарисованном яблоке должен был сидеть хотя бы один живой червячок. Здесь — слава тебе, Господи! — есть за что уцепиться.

— А на финал дадите настоящие пляски с поселянами, — успокоил я совесть Шустова. — Те, которые снял Печерский, наш герой алкогольного фронта. Подгоните картинку под нужную музыку, только аккуратнее. И все, порядок. Сверху еще наложится комментарий Мельникова, так что получится съедобно и правдиво...

— Знать бы еще, под какую музыку они там пляшут, — понуро сказал Шустов. — Печерский проспался и ничегошеньки не помнит.

— Не знаете, так придумайте! — отмахнулся я от дотошного зама.

— Понятно, что не брейк и не рэп. Что-то веселое и народное, на ваше усмотрение.

Юра задумался.

— Есть! Есть в фонотеке одна такая песня, — произнес он, просветлев. — Мы даже в школе под нее танцевали, только названия не припомню. Железнодорожная такая... Та-та-та из вагона, тирьям-пам вдоль перрона... Она сюда хорошо ляжет.

— И пусть ляжет, — сказал я, так и не распознав Юрину мелодию. Певческих талантов у моего зама и близко не было. — Есть еще ко мне вопросы?

Юра затряс головой.

— Тогда работайте. И в темпе, чтобы все попало во вторые дневные новости. А я пойду лично пообщаюсь с этими добрыми молодцами. Где они прячутся?

Шустов не слишком обрадовался моему последнему вопросу, но дисциплинированно назвал номер студии: восьмой. Что весьма и весьма символично, думал я, проходя по коридору. Восемь, деленное на два — число разгильдяев, сорвавших репортаж, — будет ровно четыре. Кто скажет после этого, будто мой кубик врет?..

Когда я вошел в студию номер восемь, подготовка павильона к вечерним теледебатам уже началась. Осветители крепили на стальных треножниках дополнительные софиты, на случай отказа основной дюжины. Свободные от эфира журналистки, чертыхаясь, отмывали стены. Бригада уборщиков, вооруженных громко жужжащей японской техникой, спешно покрывала весь пол студии тонким слоем опилок. Когда работа будет закончена, другая японская машинка втянет в себя весь мусор по принципу пылесоса, и здесь будет довольно чисто. Кресла для четверых гостей еще не подвезли, пока лишь на очерченном квадрате техники устанавливали невысокий серебристый помост. По студии кругами бродил всклокоченный дизайнер Рустик Коган. Он недовольно шевелил губами, щурился, глядел на помост, то приближаясь к нему, то отдаляясь. Временами на него наезжала японская техника и обсыпала опилками. Нормальная рабочая атмосфера в день визита Президента на ТВ.

Двух протрезвевших героев дня я отыскал в дальнем углу павильона, за декоративными кубами. Толстяк Мельников примостился на деревянном ящике из-под софита, подперев рукой правую щеку. Долговязый оператор Печерский, сидя на соседнем ящике, бархоткой протирал объектив своего «Бетакама». Увидев меня, и тот и другой довольно резво вскочили с мест. Вид у них был испуганно-виноватый.

— Оба напишете объяснительные на мое имя, — сказал я без предисловий. — Мельникову я обещаю выговор и всякие финансовые неудобства... Ну а вам, господин Печерский, — я выдержал паузу, — вам, видимо, придется получить расчет и покинуть «Останкино». Так надираться, да еще в компании зубатовцев, есть крайняя степень морального падения. Что скажете в свое оправдание?

Мельников молчал, не желая усугублять свое положение. А помятый Печерский вдруг растерянно пробормотал:

— Все одно к одному...

— Ну-ка, ну-ка, продолжайте, — потребовал я, сразу заинтересовавшись.