Спасти Спасителя. Клад, который не достался никому

Последний месяц Алексей жил тайной надеждой, что, как только он найдет картину, жизнь его изменится к лучшему: чувство выполненного долга принесет долгожданный душевный покой. Да и он просто выспится, наконец.

Он рассчитывал добиться результата на первом же допросе. Парень испуган, растерян. Надо убедить его, что его спасение в чистосердечном признании.

Утром Нарышкина привели в его кабинет.

Нилов немного подержал его у двери, не предлагая сесть. И лишь, когда парень стал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу, указал ему на стул, стоявший напротив лампы. Это классический способ дезориентации допрашиваемого – свет в глаза. Так он не видит лица следователя и не может понять по выражению его лица, правильно он отвечает.

Максимально выдерживая паузу, Нилов рассчитывал, что парень начнет-таки суетиться, задавать вопросы, но тот молчал. Тогда он тоже молча выложил перед Нарышкиным на стол документы с результатами экспертизы волокон на картонках. По опыту Нилов знал, что вид официальных бумаг обычно пугает подозреваемого.

– Прочтите эти документы, – Нилов пододвинул протоколы Нарышкину.

– Зачем?? – спросил тот.

– От того, что здесь написано, зависит ваша судьба. Вот результаты экспертизы: на картонных обложках, найденных в вашей квартире, обнаружены волокна холста, сделанного в 17 веке. Как вы можете это объяснить?

Парень посмотрел на пододвинутые к нему бумаги и больше глаз не поднимал. Он ссутулился и молчал.

– Я задал вам вопрос, – повысил голос Нилов.– Неужели вы не понимаете, то ваше молчание – это фактическое признание своей вины?

–Я ничего об этом не знаю, – забормотал Нарышкин. – Я в коммуналке живу. К дяде Юре кто только не ходит. Пьянчуги, бродяги, воры, они везде в доме лазят, меня не один раз обкрадывали…

– Ваша соседка дала показания, что этими картонками пользовались только вы.

– Она врет или путает, старуха бестолковая.

– Ну, а вы можете дать какое-то объяснение тому факту, что в вашем доме находилась картина семнадцатого века.

–-Я ничего не знаю. Вы не имеете права держать меня, у вас нет доказательств, – в голосе парня вдруг зазвучали истерические нотки.

–Вы глухой? – Нилов старался сдержать нарастающее раздражение. – В этих документах – доказательства.

– Я ничего не знаю. Я не обязан ничего знать, – плачущим голосом запричитал Нарышкин.

–Прочтите документы.

– Не буду, – упрямо буркнул парень.

Такой ответ был неожиданностью для Нилова: обычно люди, оказавшиеся по ту сторону его стола, с жадностью хватали все предлагаемые бумаги, в надежде выискать в них свое оправдание или, на худой конец, спасительную лазейку. Но отказ знакомиться с документами вообще – с таким он столкнулся впервые.

Тогда Нилов выложил на стол альбом с репродукциями из квартиры Нарышкина, раскрыл его на заложенной странице.

–Это мы нашли в вашей комнате.

–Ну и что? – тот пожал плечами. – Что преступного-то?

– Именно эта картина была похищена в день посещения вами выставки.

–Ну, я слышал, что она похищена и глянул, как она выглядит. Вам бы не было любопытно?

Парень по-прежнему не поднимал ни на кого глаз, но в его позе почувствовалась такая непробиваемость, что Нилов растерялся. Он поднялся и стал ходить по кабинету под пристальным выжидающим взглядом Волкова, который попросил разрешения остаться в кабинете, чтобы поучиться искусству ведения допроса.

Нилов считал, что умеет это делать. Закоренелых преступников он умело ошарашивал неоспоримыми уликами, настойчивостью преодолевал упорство безвольных подозреваемых. Но сейчас он не знал, как действовать.

Если бы он не беспокоился за состояние картины, то просто бы назвал этому типу статью и срок, который ему полагается. И отправил бы еще на несколько дней в камеру – дозревать.

Но он хотел найти картину как можно быстрей. А если она уже уничтожена??

И вдруг почувствовал себя беспомощным перед этим парнем, взявшим их в заложники. Почему он не может справиться с таким странным, безвольным типом. Обида и раздражение заполнили душу. Кровь резко прилила к лицу. Сердце лихорадочно забилось. Сказалось все: неудовлетворенность собой, накопившаяся за последние недели в его душе, и нежелание выглядеть беспомощно в присутствии лейтенанта.

Нилов отшвырнул стул, шагнул к парню, рванул его за ворот, стащил со стула, прижал к стене, кулаком поднял ему подбородок и наконец-то, увидел его глаза. В них был страх.

– Картина где? Слышишь, сволочь? Где, говори сейчас же? Ты сгноил их в каком-то подвале? Продал кому-нибудь? Ты, подонок, трусливая тварь, сволочь, – он лихорадочно искал в своем небогатом в этом смысле словарной запасе слова, которые в полной мере могли выразить его состояние, – я тебя сейчас здесь по стене размажу. Я тебя…

Парень смотрел на него глазами, полными ужаса.