Спасти СССР. Инфильтрация

Мама, довольно хихикая, улизнула на кухню. Отбросив одеяло, я упруго поджал колени к подбородку и резко вскочил, добившись от кровати недовольно-жалобного скрипа. Повертел головой, пара наклонов вниз и вбок, сложил руки в замок и крутанулся вправо-влево. Прекрасно! Ничего нигде не болит, даже не верится. Сон слетел, как и не было, голова сразу стала яснее ясного, и жрать хочется не по-детски. Давно забытый зверский аппетит – как ты прекрасен в процессе своего утоления!

Закончив гигиенические процедуры, критически осмотрел себя в зеркале. Шишак за прошедшие дни немного спал, однако по-прежнему отчетливо выдавался вперед, как будто с этой стороны лба у меня режется рог. Синюшность начала свой закономерный переход в зелень и постепенно стекала к надбровью. Ссадина засохла бурыми корочками. В общем, сомнений в том, что я серьезно пострадал головой, ни у кого возникнуть не должно.

Меня начал бить предстартовый мандраж – сейчас произойдет первый выход в люди, каким-то он получится? Хорошо бы не сильно накосячить. Совсем не косячить не удастся, Светка вон изменения заметила на раз. Главное, чтобы их можно было разумно объяснить. А с этим, я тяжело вздохнул, непросто. Один серьезный прокол уже допустил – со слиянием классов. В общем, рецепт универсален: «Побольше молчи – и сойдешь за умного».

Напевая:

– Голова повязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве, – я вышел из ванной.

– Так, чтоб не копался, через сорок минут стартовал в школу, – инструктирует мама, в паузах между фразами нанося помадой последние штрихи. – Талон на обед на холодильнике. Я сегодня у Митрофановны пораньше отпрошусь, часам к пяти буду дома. Да! Сменку не забудь.

– Уже в портфеле.

– И справку от врача в портфель положи прямо сейчас.

– Да я с вечера уже положил, когда портфель собирал, не волнуйся.

– Мм… – Мама с сомнением посмотрела на меня. – Портфель с вечера собрал? Это что-то новенькое в программе нашего цирка. Может, ты еще с вечера начнешь и обувь свою чистить?

– Ага, чистить обувь вечером, чтобы с утра надевать на свежую голову, – согласился я, переминаясь с ноги на ногу. Аппетит перешел в голод, и меня как магнитом тянуло на кухню, из которой несся соблазнительный аромат запеканки. – Давай беги в свою БАНю[1], опоздаешь.

Мама крутанулась от зеркала, впрыгнула в сапожки и уже в дверях пожелала:

– Удачи на контрах, ни пуха ни пера!

– К черту, – постучал я по косяку, закрыл входную дверь и, нетерпеливо урча, рванул на запах.

В чреве еще горячей духовки покоилась чугунная сковородка, а в ней – моя прелесть! – восхитительное, с золотистой хрустящей корочкой, полукружье запеканки с изюмом. Лет до двадцати пяти лишний холестерин в организме не задерживается, поэтому я смело шмякнул поверх этого великолепия две ложки густой сметаны, посыпал сахаром, и за ушами затрещало.

Из радио донеслись знакомые аккорды, а затем тонкий девичий голосок энергично воскликнул:

– Здравствуйте, ребята!

И сразу за ним уже мальчишечий:

– Слушайте «Пионерскую зорьку»!

– Давайте, пацаны и пацанки, зажгите утро! – откликнулся я с готовностью.

Прихлебывая ароматный чай с лимоном, я наслаждаюсь радио. Не оторваться, честно! Высочайший профессионализм и редкого качества атмосферность. Надо иметь немерено таланта, чтобы на протяжении всего выпуска так поддерживать высокую ноту оптимизма и вливать такой заряд энергии, ни разу при этом не сфальшивив. К концу передачи казалось, что даже подмороженный сумрак за окном тепло подсвечен добрыми ожиданиями. Совершенно неожиданно поймал себя на том, что с задором подпеваю вслух, похлопывая ладонями по столу в такт мелодии: «Буквы разные писать тонким перышком в тетрадь…»[2]

Шмяк. Я почти физически почувствовал, как от души с противным треском оторвалась и улетела куда-то вниз, рассыпаясь, чешуйка цинизма, одна из многих, накопленных за последние десятилетия. Пока только первый фрагмент той брони, что нарастала надо мной из года в год, как ледовый щит Гренландии, отгораживая от живительного тепла этого мира. Приятно щекотнула радость очищения, родственная тому почти животному удовольствию, что возникает в бане после долгого похода, в котором уже привычно не ощущаешь на себе корку из пота и грязи.

Я прислушался к себе. Пожалуй… пожалуй, я только что разменял часть накопленной стервозности на заряд идеализма. И этот размен пришелся мне по душе. На мир вокруг искрящейся изморозью опустился тонкий налет доброй сказочности.

И пусть кто-нибудь, скривив харю, бросит мне за это презрительное «совок» – да я лучше буду верить в сказку, чем в мир из сволочей вокруг! Каждый слышит, как он дышит! Мне нравится жить в атмосфере социального оптимизма и братства и не мерить счастье батонами сожранной колбасы на душу человека.

Я замер, почувствовав, что только что задел краем какую-то важную мысль. Ухватившись за только что прочувствованное, начал осторожно разматывать клубок: