Спасти СССР. Манифестация II

– Последовательную цепь хлорирования метана можно выразить… – забубнила она, отступив к стеклянному вытяжному шкафу. – Можно выразить схемой… – девушка неопределенно повела рукой, охватывая всю доску, исписанную структурными формулами. – Здесь, как видим… Э-э… Как мы видим… Происходит реакция последовательного замещения… э-э… замещения в метане атомов водорода атомами хлора…

Радостно залился звонок, и Клюева просветлела, словно Хома Брут, заслышавший третьих петухов. Сгинь, нечистая сила! Изыди, органическая химия!

– Ира, – твердым голосом сказала учительница, взглядывая на мнущуюся девушку, – вызову на следующем уроке! И не дай бог…

– Я всё выучу, Елена Дмитриевна! – пылко наобещала счастливая Клюева.

– Надеюсь! – дрогнула улыбкой «химичка», подхватывая журнал и стопку лабораторных работ. Гулко ступая по дощатому подиуму, она удалилась в подсобку, а десятый «а» радостно повалил вон, грохоча стульями и клацая замками портфелей по эмалированным раковинам.

– Тащ командир! – заорал Паштет, затягивая «змейку» папки. – А в клуб когда? Ирка уже плачет, до того соскучилась!

Он тут же вжал голову в плечи, заработав добродушный шлепок от Родиной, а я улыбнулся, торжественно провозглашая:

– Сегодня, товарищ комиссар! Собираемся после трех…

– А давайте в пять! – заныла Яся просительно. – А то у меня тренировка в полтретьего!

– И поесть же надо! – озаботился Пашка. – Я, когда голодный… У-у-у… Злой, как собака!

– Сама видела! – захихикала Тома, сияя зеленью глаз. – Идет Ирка на свидание, и косточку несет!

Девичье хихиканье переросло в веселый смех. В дверях меня обогнала Кузя. Прижалась, как бы нечаянно, не вписавшись в узость, и величаво удалилась по коридору, отворачиваясь и пряча довольную улыбку.

Глянув Наташе вслед, я отвел глаза от зовущего колыханья юбки, и сосредоточился на музейном стенде. Запахи краски давно выветрились, а стекло замуровало дух струганного дерева.

Двое растреп в пионерских галстуках сгибались, жадно рассматривая ржавый остов пулемета «Максим» и обтекаемые тельца мин, примявших бумажную «траву». А здорово получилось!

Юные Шишкины из восьмого класса талантливо выписали темный ельник, дорисовав косматые колючие лапы к приколоченным горбылям – очень естественно получилось. Задний план как будто вторгался в школьный коридор через третье измерение.

А вон, скрытые за медными сеточками, доносят озвучку войны маленькие динамики: глухо бухает далекая канонада, трещат пулеметные очереди…

Детские голоса легко заглушают суровый саундтрек, но вот, в кратком промежутке между дикими индейскими кличами, узнается вой пикирующего бомбардировщика, и октябренок, остриженный под полубокс, растерянно смолкает, озирается – и слышит басовый дуплет взорвавшихся авиабомб...

Первые дни стенд буквально облепляла мелкота, глазея восторженно и робко. Я гордился…

– Дюша!

Ко мне подбежала Мелкая, тревожно заглядываясь, перехватила мою улыбку – и воссияла.

– Дюш, скоро у Софи день рожденья! Она очень просила, чтобы я тебя позвала! Придешь?

– А как же! – расплылся я еще шире.

– Только она сказала, чтобы без подарков!

– Ну, ты же понимаешь… – притворно завздыхал я. – У меня так не получится!

– Понимаю! – выдохнула Тома, и залучилась еще пуще.

Тот же день, позже

Ленинград, проспект Газа

– Тут всё портит дурацкая примета! – поморщился я, осторожно свинчивая крышечку шестигранного солдатского пенальчика из черного бакелита. – Среди красноармейцев слух прошел, будто бы тот, кто заполнит бланк о себе, обязательно погибнет. Поэтому большая часть «смертных» медальонов пуста. Находились, конечно, люди поумнее, посильнее духом, не подверженные суевериям. Они знали, на что идут, и не хотели, чтобы их схоронили, как «неизвестных солдат». Да и их семьям помогли бы… Ну, этот пенал почти «новый», открывается легко, и он единственный такой. Остальные приходилось вскрывать по специальной методе… Совали медальон в тиски, надрезали ножовкой, сжимали – и тот распадался. Но, если бумаги налипали на стенки пенала, тогда… один держит лупу, а другой длинной, такой, иглой осторо-ожненько отделяет листочек… и пинце-етиком его…

– Потеешь, как в июле на солнце! – вырвалось у Пашки. Чернобурка глянула на него, и комиссар стушевался.

– А что там… внутри? – тихо спросила Лапкина.

– А внутри – свернутый трубочкой бланк и квитанция о сданном паспорте… За тридцать шесть лет вода разъела бумагу и почти стерла текст. Даже развернуть листок – проблема! Мы его тогда в кювету с природной водой – ни в коем случае не водопроводной, иначе хлорка «убьет» надписи! – и потихоньку раскручиваем. В худшем случае выдерживаем в десятипроцентном растворе глицерина, а уже затем ме-е-едленно расправляем, всё теми же иглами. Лепим на лист бумаги, чтобы высох, и закатываем в пленку…

Поисковики, окружившие длинный лабораторный стол, гордо переглядывались. Вероятно, именно сейчас, в клубе, они ощутили значимость своих весенних трудов.

«Раскопки по войне» – это вам не сбор макулатуры!