Спасти жениха

А закончилось все предсказуемо и печально. Однажды бережно хранимую под кроватью стопку бумаги нашла Альба, в кои-то веки решившая подмести в столь укромном уголке. Понятное дело, не утерпела и прочитала мои бредни. Правда, восприняла их на удивление серьезно и поспешила с докладом к моей матери.

О дальнейшем не хочется даже вспоминать. Разразился грандиознейший скандал. Никогда прежде и никогда после того дня я не чувствовала себя настолько униженной и оскорбленной. Родители всерьез решили, что каждая моя прогулка заканчивается в ближайших кустах, где я предаюсь безудержной страсти с каким-то безымянным проходимцем. Какими только словами меня не обзывали! Гулящая девка — самое скромное определение, данное мне матушкой, которая подкрепила оскорбление увесистой затрещиной. А на отца было вообще страшно смотреть. У меня заранее начинала болеть пятая точка в ожидании неминуемых розог, когда я видела его побелевшие от бешенства глаза и настолько плотно сомкнутые губы, что они превратились в тонкие бескровные линии. И мне еще повезло, что он сосредоточил свою ярость на незнакомце, посмевшем обесчестить его дочь, а не принялся сразу же наказывать меня.

Никакие мои слова, уговоры и слезы не могли убедить родителей в том, что все написанное — лишь выдумка. Закончилось все тем, что они послали в Литлтон за целительницей, должной определить, не привела ли эта связь к беременности, хотя я на коленях молила их не позорить меня.

К моему счастью, целительницей оказалась молодая женщина лет тридцати, которой хватило одного взгляда на мое опухшее зареванное лицо, чтобы понять происходящее. Под предлогом проведения тщательного обследования она заперлась со мной в одной комнате, где сначала дала выпить успокаивающего отвара, а потом внимательно выслушала мой рассказ. Я торопилась, перескакивала с одного на другое, под конец опять начала плакать. Тогда она ласково погладила меня по голове и что-то прошептала. Мои веки отяжелели, и я уснула. А когда проснулась — целительницы уже не было. Родители вели себя так, как будто ничего не произошло. Нет, они не извинились передо мной, да мне и в голову не пришло бы потребовать этого. Я была счастлива, что кошмар закончился. Никто не стал наказывать и Альбу за излишнее любопытство. Около месяца мать держала комнату, где хранила свои любовные романы, под замком. Однако потом ей надоело таскаться со связкой ключей — и я вновь получила полный доступ к книгам. Стоит ли говорить, что больше я и помыслить не могла о сочинительстве. Первая и последняя попытка ведения личного дневника привела к слишком жестокому уроку, который наглядно продемонстрировал мне, что свои мысли и переживания лучше держать при себе.

«Да, теперь я понимаю тебя, — отозвался на мое воспоминание Эдриан. Помолчал немного, затем не удержался и все-таки добавил: — Слушай, как же тебе не повезло с родителями-то!»

Я не стала возражать своему извечному собеседнику, хотя была не согласна с ним. Родителей не выбирают, как говорится. Да, обычно они вели себя сурово со мной, хотя чаще всего просто не замечали. Но с другой стороны, худо ли, бедно, но они выполнили свой долг передо мной. Не попрекали едой, дали хоть какое-то образование. А всего остального я в силах добиться и сама.

И с этой мыслью я взяла в руки записную книжку Клариссы. Несколько раз глубоко вдохнула, набираясь решимости, затем открыла ее. Ладно, попытаюсь слишком уж личные переживания пропускать мимо глаз.

Однако мои опасения оказались напрасны. Чем дольше я листала страницы, тем больше успокаивалась. Кларисса, видимо, здраво рассудила, что негоже бумаге поверять свои сердечные тайны, ведь всегда есть вероятность, что записи попадут в чужие руки. Поэтому пока я видела лишь рецепты всевозможных мазей, отваров. Встречались мне и описания ядов, причем если в начале блокнота Кларисса делала упор на лечебном травоведении, то ближе к середине она сосредоточила все свое внимание на способах быстрого и незаметного убийства.

«Я чувствую себя всемогущей».

Эта фраза, написанная на полях, заставила мой взгляд споткнуться. Я вернулась и перечитала написанное. Затем пролистнула несколько страниц назад, обращая внимание именно на поля. Угу, сдается, я едва не пропустила нечто весьма любопытное. Нет, как таковых фраз больше не было. Но меня заинтересовали рисунки, которых здесь было великое множество. Казалось бы, обычная привычка — чертить что-нибудь абстрактное, пока твой мозг занят обдумыванием той или иной проблемы. Но рисунки Клариссы поражали множеством мельчайших подробностей. Да, стоило признать: в ней умерла талантливейшая художница, способная парой росчерков пера создать узнаваемую картину. Вот на земле лежит человек, и я вижу, что это Морган. Чуть поодаль выпрямилась с нескрываемым торжеством незнакомая мне девушка. И я поняла, что Кларисса изобразила ту сцену, при помощи которой собиралась избавиться от надоевшего возлюбленного.