Спелый дождь

скажи, что надо переделать еще раз - рухну и не встану».

24

Однако сотворчество с Галимовой оказалось на пользу. Пошли новые до-

бротные стихи: «Снега и синицы...», «Всё прозрачнее верб купола...», «Дни

мои давние...», «Если выйти в поле...», на фоне их стало терпимее расста-

ваться с более слабыми. В то же время, другие стихи урезались, и не всегда

понятно, почему. Так, от «Узкоколейки» был отрезан «хвост», Миша очень об

этом жалел. В стихотворении «Плывёт метель над крышей» словосочетание

«стоит еврей-скрипач» заменили на «стареющий скрипач» (про евреев пи-

сать не полагалось?). Вместо «Роковая звезда бездорожья» стало «Ни огня.

Лишь звезда бездорожья...» (Вместо напевности - спотыканье). Но разве

могло быть в нашей бурной жизнерадостной жизни что-то роковым?!

Впоследствии мы узнали, что Елена Шамильевна была ни при чём. Она

сама попала с этим сборником «в переплёт». Заставляя Мишу работать,

перед своим начальством отстаивала то, что считала важным. Не всегда

это было возможным. Потом она говорила: даже то, что в конечном счете

вышло, можно считать прорывом.

Неожиданным препятствием к публикации стало название сборника.

Миша назвал его «Предвестный свет», что привело начальство Галимовой в

замешательство. Какой может быть предвестный свет, когда и так светло?

Это что еще за намёки? Какие следует ожидать вести? Но тут Миша упёрся.

Он стал объяснять по телефону, что это всего-навсего означает свет гряду-

щей Победы для мальчика сорок первого года. Там и строчки в стихотво-

рении («1941») есть: «То знаменье ли, знамя? Предвестный свет грядущего

огня...». Объяснение было признано убедительным, и название оставили.

(К сожалению, Галимова была первым и последним редактором, кото-

рого Миша вспоминал с глубокой благодарностью: «Вечно стою перед ней

на коленях»).

А для него самого выход поэтического сборника имел еще одно важное

значение: он перестал «укрываться» от собственных сыновей. Раньше мы

с ним не говорили детям о прошлом отца, боялись. Ведь они - воспитан-

ники советской школы, и у них могло возникнуть чувство неполноцен-

ности, если рядом с именем отца будет «тюрьма, лагерь». Но вот лежит

книжка тиражом в пять тысяч экземпляров, на ней напечатано: Михаил

Сопин, и теперь он, состоявшийся поэт, имеет право не стыдиться судь-

бы, высказывать мнение, каким бы непривычным и парадоксальным оно

ни казалось!

* * *

Ударю в ладони -

И вздрогну:

Какой я счастливый!

Цветёт и шумит

То, что будет

Войной сожжено.

Ударю в ладони -

Обвалится иней,

Как ливень.

С годами - всё тише.

Потом перейдет в обложной.

Забытое вспомню:

Деревню,

25

Ребят и салазки!..

Лежанка гудит.

И сижу я -

Ладони к огню.

Заплачу от счастья,

Придумаю нежность и ласку,

Как был я любим,

Проходя по земле,

Сочиню.

Когда от печали -

Ни света,

Ни слов,

Ни спасенья,

Как будто ты загнан

На речку,

На тоненький лед -

Мне радует сердце

Беседа со степью осенней.

Зажмурюсь - и тут же

Над памятью

Солнце встает.

* * *

Снега и синицы!

Живут же -

Такими невинными!

Раскинула чёрный

Судьба надо мной парашют.

Мне снится - не снится

В полуночь

Луна над овинами,

И я на коленях

О чём-то

Кого-то прошу...

Снега и синицы!

Живут же -

Такими беспечными!

Прости меня,

Кто-то,

Не знаю, за что -

Но прости...

И дальше иду

По годам

И с годами заплечными:

Не знал я, не ведал,

Что память

Так тяжко нести.

Снега и синицы!

Живут же - такими весёлыми!

А я прохожу

26

По размытой зыбучести дня.

И яростно мёрзну,

Шагая горящими сёлами,

И память

Из прошлого

Не отпускает меня...

* * *

Боль безъязыкой не была.

Умеющему слышать - проще:

Когда молчат колокола,

Я слышу звон

Осенней рощи.

Я помню -

В зареве костра

Гортанные чужие речи,

Что миром будет

Править страх,

Сердца и души искалечив.

Так будет длиться -

К году год,

Чтоб сердце праведное

Сжалось.

Любовь

Навечно отомрёт

И предрассудком

Станет жалость...

Но дух мой верил

В высший суд!

Я сам творил

Тот суд посильно,

Чтоб смертный

Приговор отцу

Не подписать

Рукою сына.

ЛОСЬ

Вспыхнет выстрел.

Стает дым зыбучий.

Заскольжу я,

Будто бы по льду.

Закружусь

Отчаянно и жгуче

И к земле

Печальной припаду.

Припаду теперь

Уже навеки,

Вечность

Сердцем

27

Ощутив в ночи,

Как снежок

Опустится на веки,

Птица-ворон

Где-то прокричит.

И заплачу.

Горлом перебитым

Прохриплю

В нетленный

Свет небес

О душе,

Сорвавшейся с орбиты,

В первый раз

О жизни

И себе.

* * *

Лунно. Просветлённо.

Тучи дальние.

Вечер тих.

Посвети,

Вечерняя звезда моя,

Посвети.

Через вьюги,

Через поле льдистое

Посвети мне, Русь.

Я приду к тебе,

Одной-единственной,

Сердцем отзовусь.

* * *

Октябрь. Воскресный день.

Воронья стая.

Ну что, душа,

Что стало нам ясней?

Как много вьюг

Легло в судьбу,

Не тая.

И снова - снег.

Октябрьский. Первый снег.

То в пламень чувств,

То в стылый веря разум,

Юродствуя,

Сметая алтари,

Стремясь со злом -

В себе! -

Покончить разом,

Мы столько бед

Успели натворить.

28

* * *

Еще люблю -

Как никогда -

Поля вечерние,

Былинные.

И поезда,

Но поезда

С дымами

Низкими и длинными!

Еще влекут меня

Пути

И перелески золочёные,

И переклички звёздных птиц

Над бездной

Белою и чёрною.

Еще не кончена страда:

Пою.

Дышу.

Касаюсь озими,

Пока не вымыты года

Судьбы моей

Дождями поздними.

ПЛЫВЁТ МЕТЕЛЬ

Плывёт метель по крыше.

И пляшут во дворе

Снежинки ребятишек,