Спендиаров

Весной того же года Леня окончил гимназию. Веселый, радостный, с темным пушком над верхней губой, он уговорил Сашу и Брунса сопровождать его в увеселительной поездке в Одессу. Надо было побывать в знаменитых одесских ресторациях, посетить паноптикум, несомненно отличающийся от симферопольского разнообразием экспонатов, увидеть многоаршинные туманные картины. Одесский оперный сезон уже давно закончился, но какова была радость путешественников, когда, приехав в столицу Таврии, они застали там гастроли труппы русских оперных артистов под дирекцией Черепенникова.

В тот же вечер они были на спектакле. Шла «Аида». Восхищению юношей не было границ, когда, гладко причесанные и подтянутые, они вошли в сверкающий драгоценными люстрами Одесский оперный театр.

Но увертюра прозвучала фальшиво, и Саша поник. Теперь восхищался только Леня, мечтавший о певческой карьере. Прежде всего он влюбился в Амнерис — Смирнову. Не говоря уже о ее густом ровном голосе, она покорила его величественной осанкой и замечательно красивым лицом. А Радамес — господин Михайлов, солист петербургской оперы? Когда он взял высокую ноту, Леня громко ахнул. Саша и Бруне дружно дернули его за полы пиджака. В пылу восторга Леня не обратил внимания на то, что Амонасро — Чернов, бывший опереточный актер, — так дико вращал глазами, что в публике раздалось сдержанное хихиканье и что у госпожи Сонки, исполнявшей партию Аиды, не было ни одной ноты без блеющей вибрации. Его искренне огорчало критическое отношение к спектаклю Саши и Брунса. Обаятельное пение Амнерис и Радамеса увлекло вначале и их, но чем дальше развивалось оперное действие, тем больше они возмущались. Ужасно звучавший оркестр, годный только на ярмарку под качели, и неизвестно откуда набранный, отчаянно фальшививший хор мешали им уловить прелесть музыки Верди.

Окончание гимназии. «Кармен»

Вернувшись в Симферополь, юноши застали там гастроли все той же труппы Черепенникова. Более чем когда-либо Саша стал мечтать о столичных оперных представлениях, о которых ему рассказывал Виктор Добровольский.

Осенью Леня поступил в Московский университет. Он был также принят на вокальное отделение Московской консерватории. «Между лекциями есть много свободных часов, — писал он домой, — и, воспользовавшись этим, я поступил в консерваторию».

Москва казалась Саше такой близкой с тех пор, как его брат поселился в ней!

Обращаясь к отцу с просьбой разрешить ему взять пианино напрокат, Леня писал: «А главное, что на следующий год приедет Саша, который во всяком случае не может, как и я, без пианино…»

По понедельникам Леня бывал в консерватории на вечерах. По субботам играл на виолончели в студенческом оркестре. В ноябре он участвовал в концерте в честь пятидесятилетия музыкальной деятельности Антона Рубинштейна, а в декабре выступал в опере «Фераморс» «в роли какого-то князя», как он сообщил в письме отцу.

Саше было невыразимо тягостно сидеть на «скучных, сухих и однообразных» гимназических уроках, в то время как мысленно он был в Москве, возле Лени. Его интересовали лишь уроки древних языков, на которых восьмиклассники читали нараспев отрывки из «Эдипа царя», и репетиции гимназического оркестра к предстоящему литературно-музыкальному вечеру.

Последний гимназический концерт! Выпускникам, находившимся в приподнятом состоянии духа, он казался не менее торжественным, чем празднование семидесятипятилетия их гимназии, состоявшееся в 1888 году. Правда, упомянутое празднество было ранней осенью, когда зажигали фейерверк на гимназическом дворе. Но зато программа последнего концерта была неизмеримо интереснее благодаря участию в ней разных жанров искусства.

В первом отделении, например, Саша играл Самозванца в «Сцене у фонтана», а во втором исполнил соло на скрипке «Фантазию-балет» Берио.

Приближалась экзаменационная пора. В разгар цветения акаций, наполнявших комнаты томительным ароматом, Саша не отрывался от учебников. Он дал слово отцу окончить гимназию с золотой медалью. Но, к огорчению Афанасия Авксентьевича, возлагавшего на сына тщеславные надежды, на экзамене по истории Саше поставили тройку. Он получил серебряную медаль.

Все волнения кончились. Сорвав с фуражек гимназические гербы и расстегнув ворот тужурок, юноши в упоении бродили по улицам. Наступило чудесное время полнейшей свободы. Саша и Сережа предались чтению. «Мы страстно увлеклись поэзией тогда», — вспоминал Брунс.

В конце июня 1890 года Афанасий Авксентьевич и Саша отправились за границу. К великому Сашиному сожалению, Лёне, как студенту, запретили выезд из России. Грустно было смотреть на него, когда он стоял на перроне одесского вокзала с развевающимися на ветру волосами и с таким печальным и добрым лицом.

Высунувшись из вагона, Саша махал ему шляпой…

«После вашего отъезда… поднялась страшная буря и полчаса нельзя было выйти из вокзала, — писал Леня отцу в Карлсбад. — Воображаю, как весело вы проводите время… Я думаю, что Саша вечно торчит возле музыки и продолжает, по своему обыкновению, тебя сердить…»