Спенсервиль

– Замерзли, – пожаловалась она.

Он вытер ей ступни насухо своим носовым платком и принялся растирать их.

– Хорошо!

– Как у нас со временем, не поджимает?

– Наплевать, какая разница?

– Нет, не наплевать.

– Ничего, все в порядке. Я сейчас в городе, выполняю поручения, которые он мне оставил на субботу. А сам он уехал с дружками в Мичиган, на Грей-лейк ловить рыбу. У нас там охотничий домик. Вернется только к вечеру.

– Ты уверена?

– У него два излюбленных занятия: травить меня и ездить с дружками на охоту или на рыбалку. Но второе доставляет ему даже больше удовольствия. – Энни на минуту задумалась, потом сказала: – Господи, как я ненавижу этот домик! Но я рада, что ему там нравится. Хоть на какое-то время он уезжает… и мы с тобой можем побыть вместе, пока он там.

– А ты с ним туда не ездишь?

– Иногда. Несколько раз мы ездили туда одни, – добавила она, – без друзей и даже без ребят, только вдвоем, и там он становился совсем другим человеком. Не то чтобы лучше, а впрочем, и не хуже, чем обычно… просто каким-то другим… спокойным… погруженным в себя… как будто бы… не знаю… словно он витал мыслями где-то далеко-далеко. Но я не люблю ездить с ним туда вдвоем, и обычно мне удается как-то откручиваться от таких поездок.

– Ну, ладно; так что же произошло? – спросил Кит, продолжая массировать ее ступни и икры.

Энни прикрыла глаза.

– Мы с ним вчера за ужином немного поскандалили. Вначале из-за того, что еда подгорела. – Она рассмеялась. – Я это нарочно сделала!

– Тебя послушать, так с тобой жить – не соскучишься.

– Не знаю. Так вот, потом он попытался поймать меня на том, что я ела на ужин у тети Луизы, дальше мы перешли к тому, как там Венди в одном общежитии с мальчиками, и наконец добрались до Кита Лондри, того типа – я цитирую, – который дрючил меня целых шесть лет подряд, а теперь, мать твою, заявился и хочет поселиться по соседству, – конец цитаты. И тут он снова попытался поймать меня на том, видела я тебя или нет. Я подумала, что это уже должно быть ему известно, и сказала, что да, мы случайно столкнулись с тобой на почте.

Кит одобрительно кивнул и сказал:

– Умно, молодец.

– Ну, настроение у него от этого не улучшилось. Он по-прежнему злится и что-то подозревает. Вот это я и хотела тебе рассказать. Но, пожалуй, ты и сам все это знаешь. Он говорил, что вчера заезжал к тебе, – добавила Энни.

Кит ничего не ответил.

Она сняла ноги с его колен, поднялась с земли и пересела на поваленное дерево, рядом с Китом.

– Прости. Не надо мне было все это тебе рассказывать, – сказала она, взяв его за руку.

– Энни, когда я садился в Вашингтоне в машину, чтобы ехать сюда, я понимал, к чему все это приведет. И знал, что мне здесь нужно.

Энни сжала его руку.

– Но ты ведь не знал всего, ты даже не подозревал, что тут происходит.

– Единственное, чего я не знал, так это что ты сама обо всем этом думаешь.

– Знал, Кит. Должен был знать.

– И твоя, и моя тетки могли бы читать твои письма не краснея, – улыбнулся он.

– Мои письма? А разве не ты подписывался «искренне твой»?

– Ничего подобного. Я имел в виду «с любовью», – добавил он.

Они посидели немного молча, прислушиваясь к журчанию воды, к тихому всхрапыванию лошади, к шелесту листьев и пению птиц. Потом Энни проговорила:

– Ты ведь понимал, правда, что я по-прежнему любила и ждала тебя?

– Понимал. Но мог так никогда и не приехать.

– Я всегда знала, что ты приедешь. – Она подняла ветку и принялась чертить ею на земле. – Но если бы ты и не приехал, никого другого у меня все равно не было бы. – Она вытерла набежавшие слезы, глубоко вздохнула и, все так же глядя перед собой в землю, сказала:

– Господи, я все время боялась… что тебя могут убить, что ты на ком-нибудь там женишься, боялась, что ты меня разлюбил.

– Нет.

– Но чего ты ждал? Почему?

– Сам не знаю… сначала, когда я еще только уехал отсюда, мы вроде оба на что-то дулись… потом, перед тем как меня отправили во Вьетнам, я вдруг подумал, что меня могут там убить, я могу потерять руку или ногу, или еще что-то случится…

– Если бы я была твоей женой, я бы за тобой ухаживала, заботилась бы о тебе. А если бы стала вдовой, то навсегда осталась бы тебе верна и хранила бы о тебе память.

– Ну, слава Богу, что тебе не пришлось всем этим заниматься. Потом, когда я приезжал домой… не знаю… просто как-то не получалось дозвониться друг до друга. А спустя некоторое время ты вышла замуж, и я тебя возненавидел, затем возненавидел самого себя, а потом просто пролетали как-то незаметно год за годом… письма то приходили, то нет… у тебя появились дети, была своя жизнь… я считал, что у тебя дом, друзья… ты ведь никогда не писала мне о своей семейной жизни…

– А ты ни разу не написал мне ни слова о своих чувствах.

– Писал.

– О нас ты ни слова не написал. Ни разу.

– И ты тоже.

– Я хотела… но боялась. Боялась, что письма могут перехватить.

– Я тоже этого опасался.

Она снова вытерла глаза и попыталась улыбнуться.

– Какие же мы дураки! Двадцать лет писали друг другу о чем угодно, и за все это время ни один из нас так и не отважился написать «я тебя люблю» или «я без тебя скучаю».