Сперанский

В записке «О вероятностях войны с Францией после Тильзитского мира», поданной в начале 1812 года его величеству, Михайло Михайлович рассмотрел сложившееся положение России и Франции на международной арене, состояние их взаимоотношений и, исходя из фактов, сделал категорический вывод о том, что войну можно лишь отдалить, но никоим образом «нельзя отвратить ее на долгое время». По его словам, «Тильзитский мир по существу своему есть мир невозможный, не потому, чтоб Россия не могла выдержать торговых его последствий, но потому, что она не может никогда представить Франции достаточного ручательства в точном его сохранении. Следовательно, удаляя войну, должно, однако же, непрестанно к ней готовиться. Должно готовиться не умножением войск, которое всегда опасно, но расширением арсеналов, запасов, денег, крепостей и воинских образований». Любопытно, что в то время, когда Сперанский писал приведенные строки, из Парижа в Петербург шли сообщения о том, что Франция усиленно готовится к войне. «Признаки враждебных намерений императора Наполеона в отношении к нам… с каждым днем увеличиваются и становятся очевиднее. Военные приготовления продолжаются непрерывно и в настоящее время уже не скрываются». Так писал в своей депеше канцлеру Н. П. Румянцеву от 24 декабря 1811 года пребывавший в Париже князь А. Б. Куракин.

Предостережения Сперанского о неизбежности войны с Францией, его настойчивые призывы готовиться к этой войне, конкретные и разумные советы о том, как это делать, не давали Александру I ни малейших оснований для сомнений в преданности его России. Напротив того, поведение госсекретаря говорило скорее о его искреннем желании блага своей стране. Мысль императора работала поэтому совсем в другом направлении, нежели то, каковое задавали ей внушения интриганов — противников реформатора. Не помышляя об измене Сперанского Отечеству, Александр все более склонялся к мнению об измене госсекретаря ему, российскому самодержцу.

Как-то — было это в самом начале 1812 года — Александр в разговоре со Сперанским о предстоявшей войне спросил у него совета, участвовать ли в ней лично ему, российскому императору. Михайло Михайлович обрисовал все то сложное положение, в котором окажется в случае войны Россия, описал военные таланты Наполеона и предложил государю воздержаться от личного участия в войне, но, собрав Государственную думу, предоставить вести войну ей. Спустя несколько дней после упомянутого разговора Якову де Санглену довелось слышать, как возмущался император Александр этим вполне разумным советом Сперанского: «Что же я такое? — Нуль! Из этого я вижу, что он подкапывался под самодержавие, которое я обязан вполне передать наследникам моим».

Сперанский был эгоистичен, но не так обыкновенно, как другие. Он был необыкновенно эгоистичен. Он хотел, чтобы все вокруг подчинялось его воле. Не будучи самодержцем по титулу и не имея шансов на то, чтобы когда-либо стать таковым, он желал быть самодержцем по своему фактическому положению. И в определенной мере действительно был им. Став доверенным лицом императора Александра, Сперанский быстро наполнил министерства своими людьми, через посредство которых мог быть в курсе всех государственных дел. Буйно разраставшиеся министерские канцелярии испытывали крайнюю нужду в грамотных и толковых делопроизводителях. Госсекретарь старался самолично удовлетворять потребность в нужных людях. Он находил способных юношей в семинариях и пристраивал их на работу в канцелярии. За такую услугу каждый семинарист щедро расплачивался со своим высокопоставленным покровителем информацией обо всем, что творилось в его министерстве. Сперанский являлся поэтому самым информированным лицом в окружении императора Александра и этим во многом обусловливалось его влияние на августейшую персону.

К концу 1811 года Александр стал, видимо, понимать, что степень информированности Сперанского далеко выходит за пределы, допускаемые его должностью госсекретаря. Сперанский обнаруживал в своих записках к императору и личных с ним беседах столь обширную осведомленность о разных обстоятельствах внутренней и внешней политической жизни России, что невольно внушал ему сомнения в том, кто же действительно правит империей — он, российский государь, или вознесенный им на вершину власти и допущенный в царский дворец выскочка-попович?