Сперанца

Сперанца смотрела прямо перед собой. В этот час лодки выходили из гавани, скользя друг за другом по воде, казавшейся жидкой сталью. На горизонте вырисовывались темные линии голых мачт и рей. Потом медленно поднимались паруса: натягивались и надувались, устремляясь в полет.

— Вон бизань «Сантафеде», латинские паруса «Ветрогона», вон широкий красный парус «Марианы» и черный с голубым на «Сирене».

— Прощай, «Сантафеде», прощай «Ветрогон»…

Сперанца, как несколько лет назад, когда она приехала сюда, неподвижно, точно окаменев, сидела на полубаке и смотрела вперед. Как тогда, она крепко сжимала поручни, но уже не от страха, а от волнения.

Она прощалась со всем этим таким дорогим ей миром… Она уезжала. Она уезжала в край, о котором у нее осталось лишь смутное воспоминание, почти незнакомый ей теперь. Уезжала с двумя сумками, в которых было все ее имущество; с верой в будущее и жизненным опытом тринадцатилетней девочки; с двумя драгоценными подарками; восковым Иисусом и матросским ножом.

Нож подарил ей Микеле. Она пошла попрощаться с ним накануне вечером в его почерневшую от времени дощатую хибарку, опутанную, точно паук в своей паутине, двойным слоем сетей, растянутых для просушки. Когда она пришла, старик сидел на пороге и чистил рыбу.

— Хочу попрощаться с вами, Микеле, — сказала девочка.

Она откладывала это прощание до последней минуты, предчувствуя, что не осилит волнения.

— Значит, уезжаешь?

Старик даже не поднял головы.

— Да, Микеле. Прощайте… И простите. Простите, если я когда-нибудь вас огорчила.

Микеле медленно поднялся, тщательно вытирая нож о штаны.

— Не надо говорить «прощай», Спере. Мы еще увидимся… Ты молодец, а я собираюсь пережить вон то воронье.

Он указал рукой на черную стаю птиц, кружившуюся вдалеке над соснами. Лукавый огонек сверкал в его голубых глазах, а Сперанца вспомнила то, что не раз слышала от Микеле и других старых рыбаков. В детстве у Микеле были карие глаза, но мало-помалу они все светлели, пока не стали совсем голубыми, как море, на которое он смотрел долгие годы.

— Мы еще увидимся. А теперь я хочу сделать тебе подарок. У хорошего моряка, Спере, должен быть свой нож… Настоящий нож, такой, как положено…

Он погладил лезвие ножа, потом сразу сложил его.

— Держи.

— Микеле… Ваш нож!

Все знали, что значит для Микеле этот нож.

— Что ты хочешь? — сказал старик, почесывая голову. — Человек предполагает, а бог располагает. Я-то собираюсь жить долго, но не знаю, как бог на это посмотрит. А если я умру, кому он достанется? Возьми уж лучше ты и пользуйся им, как надо. У него хорошее лезвие, и если бы он мог говорить, ему было бы что порассказать! Всего и за месяц не переслушать. Пользуйся им как надо, Спере, с умом, но без страха.

Сперанца смотрела на него, не в силах вымолвить слова, и Микеле, быть может, отдал себе отчет в нелепости своего подарка, глядя на худенькую руку, державшую складной нож с грубой рукояткой. Он взъерошил волосы девочки и засмеялся.

— Он пригодится тебе резать хлеб, и пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба!

Микеле повернулся и вошел в хибарку.

Сперанца с минутку колебалась, потом подошла к порогу и пробормотала:

— Спасибо, Микеле, и до свидания. До скорого свидания.

И убежала.

Теперь Микеле плавал на «Ветрогоне», и Сперанца старалась различить его на обычном месте старшόго, возле руля. С ним рыбачили самые бедовые мальчишки в гавани, в том числе трое старших «горезцев», и Микеле целый день орал на команду, выходил в море в любое время и любую погоду.

— С ума посходили! — говорил дядя Тони. — Вот уж правда: ветрогоны. Не то что за ветром, за молниями гоняются.

Не раз, возвращаясь на заре, они встречались с лодками, выходившими из гавани.

— Мы все море обчистили! — кричал Рыжий, один из «горезцев», приложив рупором руки ко рту. — Оставили вам всего одну сардинку. Попробуйте, поймайте!

Сперанца смотрела на лодки и мысленно повторяла:

«Прощайте, прощайте!»

На минуту она задумалась о матери, которая тоже когда-то сказала «прощай» облакам и парусам и уехала далеко, на болото, чтобы найти там смерть.

В молчании они приплыли к станции. Таго и Тони попрощались.

Сперанца без слов поцеловала дядю.

— Но вы ее хоть привезете как-нибудь к нам?

— Конечно, если захочет.

Поезд тронулся, и Сперанца повернулась к окошку. Она глядела в него, но ничего не видела: слезы ей застилали глаза.

Спустя некоторое время ей на колено легла рука Таго.

— Крепись, Сперанца! Тебя ждут дедушка и бабушка и, как видишь, немало людей тебе желают добра. Что говорить, жизнь тебя не очень-то балует. Это верно, но кое-кому еще хуже, дочка. Есть и такие, кто совсем одинок.

Сперанца внимательно посмотрела на Таго. Горькая складка легла у него вокруг рта, и резкая морщина между бровей говорила о том, что у него в жизни было больше испытаний, чем радости.

— Таго, теперь, когда я буду в долине, я позабочусь и о тебе.

Таго с удивлением обернулся.

— Что ты хочешь сказать?