Сперанца

— Спасибо, синьор, — и, повернувшись, с бьющимся сердцем направилась к выходу.

Она была уже на пороге, когда ее окликнули,

— Послушай-ка, ты, егоза! Это верно, что у вас во дворе складывают инструмент?

— Да, синьор, две бригады.

— Тогда ты тоже возьми это и раздай рабочим, когда они придут… Поняла?

Сперанца протянула руку, взяла пачку листовок, которую ей передали, и выбежала, прижимая их к груди.

Глава двадцать четвертая

Цван ушел вечером накануне забастовки. Весь день он работал с. каким-то ожесточением, насупившись и ни с кем не разговаривая.

Все это заметили, и многие из батраков потехи ради задирали его.

— Что, Цван, упражняетесь?

— Говорят, завтра Цван один наработает за три бригады.

Сперанца страдала от этих шуток.

Дедушка выводил ее из себя своим упрямством, своим непониманием очевидных вещей, но вместе с тем ей было больно за него.

С вилами в руке и шапкой, надвинутой на глаза, молчаливый и угрюмый среди смешливой молодежи, Цван казался… да, да, сычом…

Сперанца нашла подходящее сравнение, и, повидимому, еще кое-кому пришла в голову та же мысль, потому что как раз в эту минуту какой-то парень крикнул из-под навеса:

— Сыч!..

Цван порывисто обернулся, и Сперанца затрепетала. Но лишь на мгновенье.

Цван всего только протянул вперед руку и, шевеля пальцами, будто кроша что-то, крикнул в ответ:

— Дрянь… дрянь… дрянь…

Все расхохотались и наконец оставили его в покое.

Но Цван ушел. Он вдруг сказал Сперанце, что идет к Джузеппе.

В сущности, это хороший выход из положения, говорила себе Сперанца.

Ведь если бы Цван остался, он бастовать не стал бы. Он говорил ей, что неспособен сделать управляющему такую «пакость».

С другой стороны, он, понятно, не мог с легким сердцем пойти против товарищей по работе, своих старых друзей, можно сказать, братьев по крови.

Он хорошо сделал, что ушел. Там, в самом сердце болота, не могло быть ни забастовщиков, ни штрейкбрехеров. Это было идеальное место для лягушек и для таких людей, как Цван.

До поздней ночи Сперанца выполняла то, что решила сделать. Земля позади дома была залита молоком, а загоны открыты, чтобы скотина могла выйти на волю и пастись.

Теперь Сперанца стояла на дамбе, и из-за пляшущих повсюду огоньков ей казалось, что долина колышется. То были фонари, освещавшие дорогу группам людей, сходившимся со всех сторон, чтобы занять дамбы.

Перед рассветом обычно свежо, и в долине сырость пробирала до костей. Люди были одеты в короткие черные плащи, делавшие их похожими на нетопырей.

Даже Минга была на ногах. Казалось, она «почуяла», что происходит.

Она сидела в темноте на пороге дома и время от времени повторяла:

— Штрейкбрехеры идут с болота

Женщина, которая с час назад пришла к Цвану, чтобы попытаться убедить его примкнуть к забастовке, застала только старуху и Сперанцу.

— Дедушки нет дома, — сказала девочка. — Он ушел на болото.

И тут Минга снова повторила:

— Штрейкбрехеры идут с болота.

— Что это значит? — спросила женщина

— Не пойму. Она это со вчерашнего вечера твердит. Вы ведь знаете, какая она… Скажет что-нибудь и повторяет без конца…,

— Но почему она это говорит?

— Кто ее знает? Может, услышала, что люди говорят, поняла, что мы бастуем; вот и вспоминает, что было в старину…

— Но, насколько я знаю, никогда такого не было, чтобы штрейкбрехеры нагрянули оттуда. Там им не пройти! Болото — что западня: попадешь, так не выберешься. С этой стороны мы как за каменной стеной. Они всегда с реки приходили, и вот увидишь, теперь тоже так будет. Ходят слухи, что их уж собрали и приведут сюда с военной охраной… Но, уж черта с два, они все равно не пройдут!

Сперанца проводила женщину до дамбы, потом опять задумалась над тем, что твердила Минга, и вернулась к ней.

— Бабушка, вы их видели, штрейкбрехеров?

— Они идут с болота, — монотонным голосом повторяла старуха.

Сперанца поняла, что толку от нее не добьешься, и оставила ее в покое. Но едва она отошла на несколько шагов, Минга вдруг заговорила:

— Они сидят у костров на болоте… У них лодки и с ними служилые люди, от правительства.

Сперанца знала, кто были для Минги служилыми людьми правительства. Она называла так солдат, карабинеров, стражников при сборщике налогов. Всех тех, кто носит мундир и оружие.

Что если Минга и в самом деле что-нибудь видела? Старуха иной раз забредала в такие места, куда обычно никто не забирался…

Сперанца побежала на дамбу и стала с возбуждением рассказывать всем, кто проходил, что твердит бабушка.

Вокруг нее сгрудились люди, но она не могла бы сказать, с кем говорит: в темноте нельзя было различить лица.

— Понимаете? — торопилась она объяснить. — Бабушка все время бродит вокруг, может, она и вправду что видела…

На некоторых рассказ Сперанцы произвел впечатление, но большинство недоверчиво покачивало головой.

— Подумаешь, Минга сказала… Бедная женщина, она уж даже не знает, на каком она свете…

Кто-то даже побранил Сперанцу.

— Брось-ка, девочка, рассказывать сказки! Нечего смущать людей… — раздался громкий и суровый голос. — Пусть каждый идет, куда ему надо, и не теряет зря времени.

Сперанца осталась одна.