– Спасибо, очень вкусно. – Мою тарелку, ухожу к себе. Тишина визжит. Сейчас бы с мамой поговорить. "Я потеряна", – говорю вслух, в окно. Вибрация звука – вдалеке. – "Я раздавлена", – проговариваю и слушаю, как кто-то чужой звучит в пустоте. "Мама", – обращаюсь к небу, хотя её там нет. Или есть? Между жизнями, на курорте. Небо – море. "Мамочка, царевна Анна, мой капитан. Можно я не пойду на твои похороны? Можно мне ещё немножко побыть с тобой? Как будто ты уехала. В гости. Нет. При мне ты уехала. Я помню, как и куда. У меня разом всё забрали. Ты мне и мать, и отец, и сестра, ближе Лиды, и единственная среди пацанов подруга. Я пытаюсь о тебе не думать. Я не могу. Всё, что казалось важным, лопнуло, как мыльный пузырь, в стройные шеренги я строю тени и заставляю их маршировать. Какая мне, к чертям собачьим разница, какой у тебя гроб, если сердце во мне со вчерашнего дня собачье, если вытрахать и выденьжить твоё отсутствие намереваюсь, понимая всю тщетность этих потуг? Ладно, Лида ищет утешения в объятиях Венца. Мне-то он тут, бесполезный, нахуя? Ты про него правильно сказала, ему нравится сеять хаос, вносить смуту в семьи, быть яблоком раздора: вкуснопахнущим, мать его, яблоком. Мама, – опускаюсь на шёпот, опускаюсь на хрип, на стул, опускаюсь, – мамочка, царевна Анна, моя тихая гавань. Не умирай, – зачем-то прошу, – пусть лучше я, не ты. Кто угодно, не ты. Не умирай". Поздно. Весь контроль насмарку.
Как попускает – так хоть из окна себя спускай. Я звоню Андрею. Говорю, Андрюш, привези естьчо, привези ещё, по-братски. Дружим мы с первого класса, с ним и с Пашей. Андрею можно доверять. Он привезёт. Он спрашивает: "Как ты, веснушка?" Утром мы поговорили как-то невнятно, но с кем я утром внятно говорила. Я спрашиваю: "Ты сильно занят? Поехали, покатаемся. Не могу в квартире, тесно и к Лиде Венц сейчас придёт. Даже смотреть на него не могу, тошно". Андрей говорит: "Поехали, конечно. Буду через десять минут". С мамой они, естественно, были знакомы. Мой ровесник, двадцать три года. Ведёт себя старше на десятку, педант, рубашечки крахмальные, со мной – как педофил. Лес. Мне нужно в лес. Обожраться грибочков и смотреть на звёзды, постигая смысл сущего. Или заночевать у Андрея, укуриться там до газообразного состояния. Он живёт один и меня во всех состояниях уже видел. Кроме пошлого и нынешнего.
Снаружи хлопает дверь. Я собираюсь со скоростью спецназовца: пока горит спичка. Накидываю косуху, бросаю в рюкзак сигареты, телефон, зарядку, хватаю ключи. Голос Венца будто бы везде, низко, очень низко всё это. Венц, вместе со своим голосом, проходит на кухню. Я вылетаю из комнаты, впрыгиваю в кроссы и, не завязывая их, просачиваюсь на лестницу. Дверь хлопает. Ключ дёргается. Руки дрожат. Опять тремор. Ничего страшного. Подожду на улице. Лифт едет как-то долго. Лифт давит. Дверь из парадной. Пустая детская площадка. Качель скрипит. Ветер бьёт. "Мам, – спрашиваю у ветра, – тебе не холодно? Мне – очень".
Каждая смерть – это уникальная трагедия. Трагедия для тех, кто ещё жив.
Глава II. Всё, что во мне есть, требует твоего присутствия
Now I'm trying to wake you up
To pull you from the liquid sky
Coz if I don't we'll both end up
Placebo – Song to say goodbye
Квартира у Андрюхи просторная, из коридора входишь – холл с диваном, кухня, слева, почти открыта, ведёт в неё арка. С колоннами. В ионическом стиле. Кроме холла есть ещё спальня, где происходит экшн. Там часто кричат. Пока мы катались, я большей частью молчала. Курнула на заднем сиденье и, расслабившись, молчала. Позвонил Павлик. Павлика мы, сделав круг, забрали из Купчино. Прокатились по КАДу. Ребята, не понимая, тормошить меня или нет, обсуждали какую-то чепуху. Я попросила включить Нирвану. Мне, не задавая вопросов, её включили. Я слушала хриплый, надломанный голос Курта и думала об охотничьих ружьях. Ночь полнилась огоньками. Потом мы приехали. Пошли на балкон, опустили по паре водников. То есть Андрей опустил пару, Паша воздержался, а я опускала до тех пор, пока меня ни размазало. Утонув в диване, под пледом, в кожаном диване, под велюровым пледом, я глазею в потолок и курю сигарету.