Спеши вниз

Чарлз уселся рядом с Фроулишем и огляделся. Своей пустотой комната напоминала операционную. Стол красного дерева был единственным предметом обстановки, сделанным из естественного материала; все остальное было из трубчатой стали, искусственной кожи и стекла. Стены были белые и глазированные, напоминая этим керамические стены анатомического зала или общественной уборной. На них ни одной картины, только две надписи, каждая в черной рамке, украшали противоположные стены комнаты. Одна гласила: «Публика всегда банальна в своих требованиях», другая: «Еще никто не уловил требований потребителя, и помни, что уловить их должен ты, и никто иной».

— Начнем с отчетов, — отрывисто бросил мистер Фраш. — Кто нес радиодежурство?

— Я, — ответил рыхлый, болезненного вида юноша с торчащими усами.

— Ну что ж, послушаем, что вы там подцепили.

— Что это еще за радиодежурство? — прошептал Чарлз Фроулишу.

— А это, когда приходится всю неделю слушать передачи аналогичные нашим, особенно из Америки, — вполголоса объяснил романист. — Вам, конечно, дают стенографистку записывать все подряд, но уж вам самим приходится приспособлять и редактировать то, что можно подцеп… применить.

— Потише там! — сказал мистер Фраш.

Когда усатый молодой человек закончил свой отчет, наступил черед Фроулиша, и мистер Фраш спросил его:

— Как у нас на этой неделе насчет изнанки жизни?

— Все за кисейными занавесками. Сплошь кисейные занавески по всему Лондону. Срывать показной фасад надо где-нибудь в провинции. Нужен специальный человек.

— Ничего, обойдемся, — небрежно заметил мистер Фраш. — Не забудьте, что показную сторону систематически исследует только наша фирма. Все прочие довольствуются случайными находками.

— Хотите верьте, хотите нет, — горячо возразил радиодежурный. — Но банда Ходсона до сих пор пробавляется ветхозаветными притчами. Невероятно, но факт!..

— Эти молодчики, — сокрушенно заявил мистер Фраш, — готовы стянуть медяк из кружки слепца.

— Да еще перерезать поводок его собаки, — визгливо подхихикнул Фроулиш: он явно нервничал.

— Ладно, придержите язык, Эдвин, — строго поглядел на него мистер Фраш. — Мы еще не занялись шутками. А когда займемся, нечего выуживать их из Ноева ковчега.

— Это не шутка, я это вполне серьезно, — оправдывался Фроулиш.

— Ну, так за дело, — сказал мистер Фраш. — Тема очередной передачи — уход за грудным младенцем. Полагаю, что нам потребуются шутки примерно в такой пропорции: пять традиционно-вульгарного типа, о пеленках и тому подобное, затем я бы хотел дюжину о необычайной сообразительности старшего ребенка, предоставленного самому себе в отсутствие родителей; пять — пререкания супругов перед уходом из дому. Из остальных двадцати двух — шестнадцать о злоключениях старшего из ребят с младенцем на руках, но только чтобы не повторялись пеленки. Я разумею трудности кормления, взаимное непонимание младенцев, что-нибудь в таком роде, по этой линии, ну, а последние полдюжины на общие темы. Не надо стопроцентничать.

— А можно ввернуть что-нибудь о кормлении грудью? — спросил кто-то.

— Абсолютно исключается, — веско отрезал мистер Фраш. — Помните, нам надо беречь нашу репутацию.

— Вы, надеюсь, включите три обычные высокоинтеллектуальные шутки? — осведомился человек в бархатной куртке и с лохматой бородой.

— Это наш универсант, — прошептал Фроулиш на ухо Чарлзу. — Итон и Тринити-колледж.

— Ну-с, включайте магнитофон и начнем, — сказал мистер Фраш.

Один из семерых подошел к стене и включил магнитофон. Прежде чем сесть на место, он достал из буфета бутылку виски и семь стаканов и налил всем по изрядной порции.

— Приготовились? Начали! — с неожиданным темпераментом взревел Теренс Фреш.

И сразу же студия превратилась в бедлам. Каждый старался перекричать остальных, и голоса то вздымались, то опадали, как набегающая волна. Кто пил, кто расплескивал виски, сминая папиросные окурки о красное дерево стола. Обрывки бессвязных неоконченных фраз отдавались по всей комнате. Все это было для Чарлза настолько неожиданно, что первые десять минут он никак не мог попасть в тон и тупо присматривался к гримасничающим физиономиям своих новых коллег. Сцена была достойна карандаша Уильяма Блэйка.[17] Фроулиш опять натянул на лоб свою резинку и заткнул за нее длинные ровные полоски из красной промокашки, которая лежала перед ним и которую он тут же растерзал. Он напоминал теперь фантастическую вакханку, увенчанную гирляндой из кровавых змей.

— Нашел! — кричал он. — При первых же неполадках с младенцем старший ребенок настраивается на американскую волну и принимает рекламную передачу о пеленках. Комментарии старшего ребенка и реклама вперемешку. Пенится ли рот у младенца, когда вы ему чистите зубы? Огорчают ли вас морщины на его лице? Сам разглаживай свои морщины. Их у меня еще нет, заявляет малыш. Что-нибудь в таком роде.

В общем оглушительном реве никто не слушал его выдумки. Бледный от ярости и унижения, Фроулиш затявкал, как морской лев.

— Пел Ёнки был поэт восемнадцатого века, — дудел универсант. — Непременно используйте.