Спешивший жить (СИ)

ж. Он так вышколен дисциплиной жизни, что закрывает глаза на все - только б дали спокойно существовать.

з. То же - она. (есть еще сотня вариантов допустимостей, но все это, конечно, ерунда: любовь и семейные отношения логике не подвластны).

3. Твоя ревность и твои бесконечные сцены всегда будут выглядеть гадко. Тебе больно это слышать? Мне также больно, чудовищно больно то, что ты не хочешь понять, как мне трудно. Вообще трудно. Я не знаю - что писать и как писать, поэтому я не могу сидеть на месте, мечусь, звоню, езжу, ищу для себя выход. Если бы ты любила меня, то есть если бы ты "настроилась" на меня, ты не могла бы не понять этого, ибо ты умная женщина. "Я" тебя во всей нашей структуре не интересую. Тебя интересует собственная персона - не оскорбили ли, сказав тебе что-то, посмотрев так-то, усмехнувшись на что-то. Тебе нужно, чтобы тебя все время "утверждали" со стороны: сама ты утверждаться - дисциплиной, разумом, ответственностью - не хочешь, ибо это трудно и утомительно, и, действительно, это заставляет человека все время быть в состоянии постоянного напряжения. Конечно же, плыть по течению и уповать на случай, на других, на рок и судьбу - всегда легче. Легче, если бы не наши дети.

4. Это, в конечном счете, сейчас самое главное. Даже не дети, а дитя - Дунечка. Ольге я пока нужен, как особь, зарабатывающая на пропитание и обеспечивающая чистый воздух. Дунечке же я нужен как "фактор дисциплины", как гарант ее занятиям живописью, как человек, который должен ее вывести на какую-то дорогу в этом жестоком мире, который таланты умеет пережевывать и сплевывать. Однако она в период наших скандалов, которые никто из нас не считает нужным от нее скрывать, делается неуправляемой. Со мной - во всяком случае. Ее совет мне - "уезжай куда-нибудь" был бы легко выполним, если бы я не был самим собой, если бы я не думал постоянно - как у нее сложится дальнейшая жизнь, а это, видимо, определится в течение ближайших двух-трех лет.

Итак, как же быть, Катя? Я становлюсь совсем неуправляемым, когда меня подозревают или обвиняют в том, чего нет. Вообще-то, лучший способ толкнуть человека на путь преступный - это обвинить его в несуществующем преступлении. Ты другой стать не можешь - категория семейной дисциплины тебе неведома, ты человек крайностей - или поцелуи, или ссора и ледяной дом. Что же нам делать? Я не знаю. Мне очень плохо, Катя. Решай сама, как быть. Так, как есть, - дальше нельзя. Но я пишу и понимаю, что ничего не изменится, ибо я привык полагаться на себя, во всем - на себя. Что делать, Катя?.."

***

1974 год

"Катя!

Наши отношения, по-моему, зашли в тупик. Было бы глупо и неразумно начинать ретроспективный анализ причин, породивших этот тупик: мы завязнем в этой нудной работе - я стану вспоминать Архипку, ты - Нонну, я - коктебельский мордобой, ты - Яну, я - "мне без тебя было спокойней" (это после Вьетнама), ты - письмо Анжелы и т. д. и т. д. Ты станешь говорить о моем хамстве, а я - о твоей постоянной ревности, ты - о моих товарищах, чересчур многочисленных и разномастных, я - о твоей нелюбви к людям, о твоем нежелании понять, что каждый человек создан по-своему: из добермана никогда не выйдет борзая.

Проблема "постели", которая претерпела в наших отношениях также известный генезис (от "без постели у нас все кончается" - беседа в машине во время пасторальной поездки по Бугровскому шоссе, до "мне это абсолютно не нужно" - во время последних разговоров, но теперь, как я понял, ты снова возвращаешься к прежней точке зрения), остается проблемой не только потому, что я за эти годы несколько устал. Дело заключается в том, что в подоплеке понятия "мужчина" лежит понятие "мужество". Я не очень трусливый человек и, в общем-то, ничего не боюсь, но я ужасно, трусливо боюсь поздороваться с Беллой Ахмадулиной на дорожке на Пахре, опасаясь, что из калитки это можешь увидеть ты. Я ужасно трусливо боюсь, что ты не ответишь Майке Кармен - жене моего друга. Я боюсь и в городе остановиться и поговорить с кем-то из знакомых женщин - то и дело оглядываюсь, как подпольщик, затравленный преследованием. Если ты постараешься быть объективной, то ты вспомнишь, что особенно нам было хорошо, когда я возвращался из поездок - особенно длительных: я забывал свой страх перед тобой. Следовательно - если зрить в корень "мужеству", мужчине страх вообще, а перед любимой женщиной тем более, - невозможен. Любить - боясь, могут только дети, да и то не всегда. Я не силен в физиологии, но скандал из-за дерьма, или страх, или постоянная, глупая и беспочвенная ревность могут отвратить мужчину от женщины - навсегда. Это не предположение - я в это верю, я это чувствую на себе: после скандала я с огромным трудом вхожу в прежнюю колею, да и то - не совсем, говоря откровенно.