Спец

Когда я замолчал, несколько секунд стояла полная тишина, взорвавшаяся рукоплесканием. Ко мне подскочили и стали обнимать, чуть гитару не раздавили, хлопать по плечам и всячески выражать своё восхищение. Я лишь смущённо улыбался, аккуратно убрав в карман медиатор, чтобы не потерять. А ведь я только учусь. Тут и майор Налепин был, который пробасил, что мне надо на радио выступать. Такие песни должны слышать все. Его поддержали, и присутствующий в зале старший батальонный комиссар – это был комиссар дивизии, политработники такое мероприятие пропустить не могли, их здесь хватало – тут же стал со мной вести переговоры о концертах, пока по полкам дивизии. Подумав, я дал согласие, такие песни действительно должны звучать по всей стране, скрывать их – преступление. Но не больше одного раза в два дня, мне ведь тоже и отдыхать, и учиться надо. В том числе учиться музицировать, набираться опыта и тогда уж выступать перед зрителями. А вот на радио не хочу, как-то нет желания.

Пришло время ужина, так что я отнёс гитару в свою комнату и в компании лётчиков направился в столовую, а там те же разговоры. Песни понравились настолько, что гул голосов не стихал. А я специально и выбирал стилистически неодинаковые, пробуя себя в разных темах. А так как в зале собрались практически все лётчики, то стали поступать просьбы повторять такие концерты. Что ж, будем повторять. Пока это не напрягало, я сам жаждал играть, так почему бы это не делать на зрителях в залах, где хорошая акустика? Но чую, если такой ажиотаж не спадёт, будут проблемы, устану от этого всего и разочаруюсь в музыке, махну на неё рукой. Это сейчас впечатления новые и яркие, а что будет потом? Поймут ли это люди? То-то и оно.

После ужина меня отозвал Налепин и сообщил:

– Ездил я в штаб корпуса и подал заявку на «спитфайр», и, странное дело, мне сообщили, что свободных машин нет. Всё расписано на месяц вперёд. Или я чего-то не понимаю, или тут что-то не так.

– Действительно, странно. Прямо так в лоб и отказали?

– Да, как узнали, что за тебя прошу, сразу бумажки перекладывать стали и сказали нет.

– Это комкор, – уверенно кивнул я. – Приказал не давать мне машину. Мстит за сбитых позапрошлой ночью.

– Как-то мелко для него.

– Мелко, – согласился я. – Да больше и подумать не на кого, я никому дорогу настолько не переходил.

– Может, всё-таки и правда машин нет? Хотя я говорил для кого, для тебя точно машину нашли бы.

– Да, непонятно: единственный лётчик, который может подниматься до пятнадцати тысяч километров, – и отказ в получении истребителя. – Увидев выпученные глаза Налепина, я подтвердил: – Было дело, на спите поднимался.

– Однако. Всё-таки надо заказать этот истребитель, посмотреть, что за зверь такой.

– Слушай, Слав, ты ведь, как командир отдельного подразделения, имеешь право подписывать всякие приказы, и в том числе командировочные?

– Ты что-то задумал, – с полной уверенностью отреагировал Налепин.

– Есть такое дело. Если эти придурки сверху решили меня на земле держать, то хрен им. У меня знакомый комкор есть, месяц назад я ему помогал высотника на фронте свалить…

– Это там, где ты с десятью мессерами дрался? Я слышал об этом, и в газетах читал.

– Именно. Он меня примет с радостью, в деле видел, машиной точно обеспечит, и, пока я повоюю там, набираясь лётного и фронтового опыта, ты мне здесь спокойно машину найдёшь. А когда она будет, вызовешь меня. Как тебе план? Не хочу я к земле быть привязанным. Так что?

– А мне нравится. Умоем этих хлыщей из штаба корпуса. Ишь что удумали, боевого лётчика без машины держать. И я действительно такое право имею. Пиши заявление о переводе на фронт, я командировочные оформлю. Ещё мне нужны данные того комкора, которому ты помогал, свяжусь с ним, предупрежу.

– Только всё втихую нужно провернуть, чтобы не прочухали и не остановили.

– Да понял уже.

Налепин, усмехаясь – такая шутка и месть ему понравились, и он был со мной полностью солидарен, – уточнил, когда мне желательно убыть в командировку. Я пожелал немедленно, чтобы обо всём узнали только утром, обнаружив, что на завтраке меня нет, тут же написал заявление и отдал командиру свои документы для оформления командировочных. Налепин направился в штаб дивизии, а я пошёл собираться. Все вещи отправил в хранилище, включая музыкальные инструменты, и постарался незаметно покинуть общежитие, но не получилось, меня, похоже, караулили, так что вынужден был пообщаться с парнями, жаждущими задать вопросы. Через полчаса, заметив Налепина, махнувшего мне издали рукой, я сказал парням, что меня вызывает начальство, и, прихрамывая, направился к командиру эскадрильи. Он передал мне все документы, часть которых я положил в карман френча, а часть – в планшетку, потом мы обнялись, и тот шепнул на ухо:

– Удачи.

– Спасибо, – кивнул я, когда он отстранился.

Мы направились вдоль казармы всё так же под приглядом со стороны одного из моих наблюдателей, и майор продолжал выдавать мне информацию: