Специалист по джунглям

Фрейден поколебался. Неужели Олней узнал правду? Скверно будет, если как-нибудь он обнаружит, что ему лгали. С другой стороны, первое правило безопасности гласит: «Никому не говори более того, что ему требуется знать. Иначе вся работа полетит к чертям!»

— Дело не в этом, — ответил он. — Пусть люди думают так, независимо от того, правда это или нет. Иногда слова важнее реальных событий. Запомни это!

Олней кивнул:

— Та-пропаганда не правда, не ложь тоже? Или то и другое…

Казалось, он бьется над определением понятия.

— Не бери в голову, — отмахнулся Фрейден. — Слишком долгие размышления вредят усвоению знаний. Скажем проще: люди контролируют правду, а не она их. А теперь живо за дело!

Олнея, видимо, удовлетворила эта прагматическая выкладка — или, по крайней мере, достаточно озадачила, чтобы перестать над ней парить мозги. Так рассудил Фрейден, когда сангрианин удалился по своим делам.

Барт встал и потянулся. Он уже давно перестал беспокоиться из-за наивности и эгоизма, составляющих сущность человеческой расы. Самые худшие качества — жадность, ненависть, тупость — могли стать полезными, если вы просто пытались использовать их, а не стремились исправлять олухов. Позднее, когда война будет выиграна, придет время очистить планету от наиболее отвратительных порядков. «Теперь же, — сказал Барт себе, — расслабься и заторчи!» В первый раз, с высадки на Сангрию, Барт полностью чувствовал себя хозяином ситуации. Он чувствовал, как Революция набирает силу, он мог проникнуть в суть событий, людей, всех моделей действия, ощущать форму и вкус Восстания, как части огромной паутины, в центре которой сидел он сам — контролируя, побуждая, во все вникая и всем занимаясь, словно планета и народ — части его собственного тела.

Барт шагнул в хижину. София лежала на кровати — вялая и утомленная. Фрейден глядел на нее сверху вниз. И внезапная дрожь пробежала по телу. Как грандиозно быть центром Мироздания, подчинять события по заданным тобою образцам, всю огромную планету, оживленную твоей собственной волей, всю вселенную, ориентирующуюся на твое существо! Всем заправлять, быть Номером Один, Человеком Который, и при этом — способным просто смотреть вниз на свою женщину и знать, что вскоре ты сможешь сложить к ее ногам целый мир, словно безделицу, — если настроение овладеет тобой!

София взглянула на него. Ее глаза расширились, и она широко улыбнулась.

— Барт, — пробормотала она. — Я никогда не видела тебя… Ты похож на быка, большого сильного быка, Зевса, собирающегося изнасиловать Европу…

Фрейден тоже засмеялся. «Да, я чувствую себя богом, верно! У Зевса была своя планета, и у меня есть своя. — Он прислушался, как кровь стучит в висках. — Гордыня, да, гордыня! Что ж в этом плохого? Каждый, кто не знал чувства гордости, не знал себя самого. Каждый, кто не знал гордости, заслуживал того, чтобы иметь Хозяина. Долой смирение! Ты тот, кем себя называешь, только до тех пор, пока можешь это подтвердить!»

Барт стоял рядом с кроватью, смотрел вниз, предвкушая, как прикоснется к Софии.

— Я чувствую себя быком, — проговорил он. — Почему нет? Я Барт Фрейден, и это моя планета, моя! Каждый мужчина должен был бы почувствовать это, прежде чем назвать себя мужчиной. Будь я Тарзаном, а ты — Джейн, я отправил бы Читу вон пинком в зад, стукнул себя в грудь и…

— Я никогда не видела тебя таким прежде, проклятый самонадеянный ублюдок, — заметила София. Но, говоря это, она смеялась и ее глаза сияли.

— Ты никогда не видела меня на дне, пробивающего себе путь наверх. Это тебя пугает?

— Разве Тарзан пугал Джейн? — сказала она, легко касаясь его руки. Барт почувствовал, как что-то растет между ними, почувствовал себя разбухающим, увеличивающимся, почувствовал, как сознание могущества питает его мужественность, почувствовал, как мужественность питает его могущество. В глазах Софии он прочитал, что она чувствует то же самое, увидел, как грубый, стоящий ближе к животным самец зажигает в самке ответный огонь. Исходящий от нее жар питал его собственный, и комната казалась жерлом готового шарахнуть вулкана.

— Только их шимпанзе знал это наверняка… — усмехнулся Фрейден.

Лишенные смысла слова, как катализатор, спровоцировали взрыв. София метнулась к Барту, потянула его вниз на себя с поразительной дикой силой. С ее уст слетали короткие пронзительные крики: мольба, просьба, приказ. Он распростерся над ней, и одежда вмиг исчезла куда-то. Упоение — подругой, собой, вселенной — погасило мозг, осталось лишь нагое тело. Он входил в лоно женщины, проникал, обволакивал. Он чувствовал, что она отдает ему себя как дар — торжественно и гордо. Как монарх принимает почтение придворных, милостиво и снисходительно. Напор отдачи и обладания возрастал крещендо, на ставшее бесконечным мгновение слив их воедино: женщину и мужчину — в заполнившее весь мир целое.

Позднее, когда протекли долгие минуты молчания, она подняла на него затуманенные искрящиеся глаза.

— Да здравствует… да здравствует… — попробовала она выговорить, давясь девчоночьим хихиканьем.

— Да здравствует — что?