Специалист в Сибири. Немецкий архитектор в сталинском СССР

Она выписывает мне рецепт — Wasserstoffsuperoxyd.[18] Теперь я должен идти в одну из трех аптек Новосибирска. Володя прощается и обещает вечером заглянуть ко мне. Я прихожу в одну аптеку — длинная очередь. Наконец я у прилавка: перекиси водорода совершенно случайно нет, в других аптеках, как мне говорят, — тоже. Я печально иду домой и ложусь в постель. Если бы только кто-нибудь пришел. Я жду, и жду, температура высокая. Никто не приходит. Сильно болит горло. Наконец, через шесть долгих часов приходит мой друг. Уже 11 вечера, он некоторое время сидит со мной, выкуривает несколько сигарет и уходит после того, как температура немного спадает. Обещает на следующий день придти сразу после работы, принести мне что-нибудь поесть и привести врача. Всю ночь я не сплю и чувствую себя наутро очень плохо. Девушка, убирающая в моей комнате, приносит чай. Она невероятно тупая и глупо на меня таращится.

Сейчас же по зданию распространяется новость: «Иностранец болен».

Приходят первые посетители, мои соседи, завхоз. Куря сигареты, стоят они вокруг моей кровати, дружески смотрят, беседуют между собой и что-то мне говорят, из чего я мало что понимаю. Если бы только пришел мой друг с врачом, а все эти добрые товарищи к тому же ушли домой. Но врач не приходит, и друг не приходит; уходят товарищи, приходят новые, лица некоторых я никогда раньше не видел. Каждый раз, когда открывается дверь, еще кто-то толкается у входа, чтобы бросить взгляд внутрь; я сам себе кажусь каким-то чудо-зверем в передвижном цирке. Боли и озноб становятся сильнее, но люди не хотят уходить. Я посылаю кого-то за врачом. Обратно они не приходят, зато приходят другие. Но врача нет. Вечером, около семи часов приходит Володя, он приносит мне суп, но я не могу есть. Я говорю ему, чтобы он остался, а остальных, ради Бога, выставил наружу, запер дверь и никого больше не пускал.

— Но так не годится, это нарушение законов гостеприимства и добрых традиций, — говорит он, но в конце концов уступает мне с тяжелым сердцем и посылает всех за различными врачами. Дверь запирается. Температура -40°.

Снаружи, с Красного проспекта, опять доносится, как каждый день, тоскливый медленный траурный марш.

В 9 часов наконец приходит врач, вскоре еще один. Мне плохо, температура поднялась до 41 градуса. Врачи по очереди простукивают и прослушивают меня. К одному Володя обращается «профессор». Но оба молоды, самое большее 35 лет. Они совещаются, вызывают еще одного врача, главного врача нашего управления, члена партии. Он не обращает на меня внимания, разговаривает только с двумя другими, потом берет мою сигарету, из лежащей на столе пачки, закуривает и смотрит на меня. Похоже, он не согласен с рецептами, которые выписал первый врач. Они совещаются — я не понимаю ничего, кроме отдельных слов, таких как «температура, сыровотка». Теперь меня осматривает главный врач. Он бросает сигарету на пол и прикладывает ухо к моей груди. Затем кладет пальцы мне на язык и заглядывает в горло. Опять совещаются, главный врач выписывает рецепт и что-то говорит Володе. Тот пытается переводить: «Не мог бы я достать товарищу главному врачу пару сигарет из магазина для иностранцев?»

Я киваю. Врачи уходят, Володя идет в аптеку. Через некоторое время приходит женщина с хорошими манерами, ей около пятидесяти лет. Это старый врач, она чуть-чуть говорит по-немецки. Заходит Володя с сигаретой во рту. Врач запрещает ему курить. Затем снимает то, чем я укрывался, натирает меня уксусом, укутывает, полощет горло. Мне становится лучше — наконец-то есть кто-то, кто лечит!

Врач обещает придти на следующий день и просит Володю остаться со мной. Дает ему различные указания. В комнате устанавливают деревянные нары, для моего товарища.

Мы пытаемся заснуть. Но ночь проходит ужасно. На моем этаже шумят и поют. Каждые полчаса Володя выходит, чтобы выкурить сигарету за дверью. В районе двух часов ночи вдали раздается грохот. Он становится сильнее. Дом гудит целый час. Около двадцати танков — считает из окна Володя. С большими интервалами грохочут они по Красному проспекту. Затем шум снова замирает. От вокзала непрерывно доносятся похожие на сирены сигналы локомотивов. Стреляет часовой, который стоит перед лавкой недалеко от моего дома.

Настает утро. Володя завтракает, пьет чай, забывает обо мне и разбитый идет на работу. Я часто беспокоил его ночью, и он выглядит сердитым. Он уходит и не приходит три дня. Девушку, которая приносит чай, я посылаю к одной старой румынке, которая для меня стирает. Та приходит днем, и вскоре я обнаруживаю, что нахожусь в хороших руках. Мы сносно понимаем друг друга, она приносит мне еду, не пускает посетителей и достает лекарства по рецептам.

Две недели я лежу в постели, пока наконец температура не спадает, и я рискую сделать первые шаги. Врач, которая так хорошо меня лечила, женщина вполне европейская. Она выписывает мне справку об особом уходе и освобождает на 14 дней от работы.

Обь

Ожидание. Корабль. Матросы. Томск. Теория и практика.