Спецназ. Любите нас, пока мы живы

«Зло, — говорится в одной древней книге, — это неправильно понятая свобода и неверно направленная воля». Как это правильно по отношению к тому, что происходило с чеченским народом перед тем, как в Чечню ввели войска. Свободу там дудаевцы восприняли как вседозволенность, как освобождение от законов. «Русские! Не уезжайте — нам нужны рабы и проститутки!» — вот самый популярный лозунг чеченской демократии тех лет.

Нет таких слов, чтобы утешили мать, сын которой убит на чеченской войне — магически-таинственной, гильотинирующей души, средневековой по жестокости, современной по мощи огневых средств, тектонической по последствиям.

Чем мы, газетчики, можем утешить вас, солдатская мать? Тем, что вот так откровенно поговорили с вами? Тем, что скажем в память о вашем сыне: «Прости, брат!». Что помолимся о нем в День поминовения? Что будем крепче крепкого в духовном смысле? Что споем о вашем сыне и тысячах других песню, которую в Чечне пели боевики и русские воины? Горе чеченских и наших матерей одинаково велико. «Помянем тех, кто были с нами, кого судьба не сберегла — их души тают над горами, как след орлиного крыла».

1998 г.

Погонщики душ

То, что книга была в зеленой обложке, радовало Ваху. Бережно гладя её, он говорил:

— Вот документ, собравший нашу ненависть в один кулак, объясняющий наше величие и презренность гяуров. Эта книга призвана устрашить русских, лишить их воли. Те славяне, кто добровольно не уйдут с Кавказа, познают нашу безжалостность.

Ваха, называющий себя полевым командиром, тридцатилетний чеченец в черном берете и поношенном, ветеранском камуфляже, снова поднял книгу над головой и, потрясая ею, крикнул:

— Запомните, книга называется «Наша борьба, или Повстанческая армия Имама»! Вы спросите, почему она издана на языке русских собак? Чтобы они тоже знали правду о себе. Чтобы, читая эти грозные страницы, содрогнулись и бежали из Таганрога, Ростова, Царицына, потому что это земля общекавказского имамата, за возрождение которого мы сражаемся.

Вахе безмолвно и грустно внимали двенадцать вооруженных чеченцев. Они уже знали, что через пару часов им в который раз переходить Терек, и восторженное клекотание Вахи воспринимали, как потустороннее, даже неуместное.

После бегства русских войск из Чечни в жизни этих чеченцев никаких изменений не наступило. Как всегда и везде, за войну обогатились только политики, командующие фронтов и отрядов, что поделили между собой нефтяные вышки, торговали бензином, пленными, а рядовые боевики как не имели, так и остались без денег: не на что было залечить раны, обуть и одеть детей. Чтобы подкормиться, исполняя волю таких, как Ваха, полевых командиров, они ходили за Терек — угонять скот и на другие задания. Большая часть добычи шла Вахе, который перед каждым походом читал политинформацию, даже рядовой грабеж называя местью кафирам. В этот раз, открыв книгу, он прочитал из нее, что «элементарный поджог здания прокуратуры также незаметно приблизит нас к желаемой победе», и ушел в дом, где его ждала молодая жена и накрытый стол, а двенадцать его собранных в банду людей разбрелись по двору — готовиться не то к диверсионному выходу, не то к грабежам под Кизляром. Ваха никогда заранее не объявлял задачу. Как и у всех в Чечне, у него был бзик в отношении разведчиков ФСК и милиции. Они мерещились всюду. Чеченцам мало приходилось иметь дело с правдой. Однажды в подпитии Ваха признался, что победы чеченцев не было и не могло быть. «Все в нашу пользу решил генерал Лебедь, а точнее, те, кто за ним стоит», — рассказал он. Ваха когда-то учился в Саратовском университете и умел четко излагать мысли. В нем странным образом сочетались любовь к книгам и мастерство палача. В войну ликвидацию контрактников Ваха не доверял никому: сам резал им глотки, оставаясь в этот день радостно возбужденным, словно принял сильный наркотик. Ему казалось, что все восхищаются им. На самом деле вокруг Вахи существовало незримое отчуждение — некая алая линия, через которую люди, знающие его, старались не переступать.

Нестерпимо холодный, предвесенний Терек перешли в том месте, где воды было по пояс. Ислам, молодой, с фигурой борца, голубоглазый чеченец, проклиная все на свете, выдержал эту ледяную пытку, но потом стал отставать. Давала себя знать спина, надорванная в Грозном в августе девяносто шестого года.

Все в жизни Ислама оказалось не так, как мечталось, как обещали Дудаев, потом Яндарбиев, Масхадов, Басаев, Хаттаб. На чеченских кладбищах прибавлялось молодых могил, горько рыдали по ночам вдовы, ветшали дома. Богатели только те, кто сохранил или развил в себе уголовную суть. Нет, не волчью! Волки не копят богатств.