Спецназ не сдается

Днем умыться не заставишь, за стол с грязными лапами садятся, а сейчас начнут взбадривать себя холодной водой, долго, очень долго пробуя ее пальцами. А их сменщики, того гляди, начнут мыть ноги. И так каждый день, каждую смену. Надоело.

Абдалла взял со стойки свою винтовку и пошел к выходу.

Тритон успешно добрался до электроподстанции. Открыв щиток при помощи ножа, он оглянулся...

Его от караульного помещения отделяло правое, восточное, полукольцо форта; по внутренней стороне проходила каменная лестница. Ее разделяла довольно длинная площадка — не менее пяти метров. К ней подходил охранник, вышедший из караулки. Он схватился за винтовку, когда в шести-семи метрах впереди увидел странную фигуру в черной облегающей одежде.

Тритон вовремя обернулся — Абдалла Хаким ступал бесшумно. Но до того мгновения, пока их глаза не встретились.

В одной руке Кашинский держал мину, в другой — нож. «Не моя дистанция», — мгновенно пожалел Тритоныч. И ближе охранника подпускать нельзя. Секунда — и он разразится криком или стрельбой.

Сергей не видел, какие чудеса вытворял «палубой» ниже его старший товарищ. Он бы точно назвал это трюкачеством. А скорее всего не смог бы подобрать определения действиям Тритона. А если в какие-то минуты Перминов походил то на саламандру, то на огромную пиявку, затаившуюся под толщей воды, то Кашинский сейчас походил на безобразную жабу. Особенно его скачок — с места назад и в сторону. Он оттолкнулся так сильно, что его ноги подкинуло. В эти короткие мгновения он не думал о том, что приземляться будет на вековые каменные ступени, что в его левой руке по-прежнему находится «малый» диверсионный подрывной заряд. Он метнул нож, зависнув над камнем, с расстояния в четыре метра, со своей любимой дистанции, с поджатыми к животу коленями и чуть набок. В таком положении хорошо принимать клизму, но никак не метать нож. Но Тритону это удалось. Его сильный бросок достиг цели... только наполовину: острый, как бритва, клинок распорол плечо противника.

Абдалла вскрикнул. Однако острая боль в распаханном плече не позволила ему выстрелить. К тому же ему пришлось бы перевести винтовку в режим огня.

Он пребывал в каком-то ступоре, глядя на хромающего в его сторону чудовища.

Кашинский бил сильно, точно, мастерски. Едва он ступил на площадку, моментально развернулся на целый круг; мина в руке придала дополнительную силу вращению. Его правая рука выстрелила со скоростью гарпуна. Жесткое ребро ладони с хрустом врезалось в шею Хакима. Не мешкая, Кашинский автоматически провел тяжелый удар коленом под дых и обрушил не менее мощный удар локтем в согнутый бэкбон охранника — точно в середину позвоночника.

Собственно, последний удар фактически пришелся в мертвое тело: старший смены, дергая ногами, упал на каменную площадку со сломанной шеей.

* * *

Оба спецназовца изначально исключали нападение на караул с двух сторон (караулка имела сквозной выход — с причала и с внутренней, северо-восточной стороны, откуда неожиданно появился противник Кашинского): так они могли перестрелять друг друга. Оптимальный — он же единственный — вариант: нападение изнутри форта. У гарнизона останется один-единственный путь к отступлению — к причалу. А это всего лишь каменный заплесневелый пирс и несколько ступеней, ведущих с него в воду.

Сергей сам поставил таймер взрывателя на второй мине по своим часам. Если устаревшие образцы диверсионных зарядов не подведут (а раньше они не подводили никогда), в форте раздастся синхронный взрыв.

И, кроме Кашинского и Сергея, только один человек будет точно знать, что он означает.

Что почувствует в своей измученной душе Яков, когда услышит этот гром и увидит короткую молнию, вслед за которой его тюрьма окунется во мрак?

О ком подумает в первую очередь? О Сергее, Андрее Михайловиче, Вороне, Джуре?.. Или просто представит черные тени «фрогменов» — безликие, на время бесчувственные. Но с горячей кровью внутри холодных тел.

Неважно. Абсолютно неважно. Просто он будет знать, что он не забыт, что о кем помнили и не забывали ни на минуту.

До того мгновения, которое судорогой пробежит по телу капитана, оставалось всего две минуты.

И диверсанты, изготовив автоматы и стоя у караулки, подгоняли медлительные, как черепахи, мгновения.

Время на Черепашьем острове соответствовало его названию.

— Наша пошла! — во второй раз за последние несколько часов нервно проговорил Сергей, опьяненный выбросом в кровь адреналина. — Наша!..

Полминуты осталось.

Кашинский, неожиданно шагнув к Сергею, тихо сказал:

— Это было нелегко, сынок. Кто бы что ни говорил и что бы ни случилось. Это было чертовски трудно.

«Что с ним?» — удивился замогильному голосу Тритона Сергей. Он предположил, что силы Кашинского на исходе. И он был близок к истине. За последние пару суток сердце Тритоныча столько раз стукнулось в его грудную клетку, столько крови и адреналина перекачало через себя, сколько, наверное, за всю жизнь.

Вот эту работу он считал для себя главной. Словно родился для этих минут. Отдавал им всего себя и не жалел об этом, а скорее благодарил того или то, во что он верил.