Спецоперация, или Где вы были 4000 лет? (СИ)

Он никогда не чувствовал ничего подобного: его закручивало, казалось, что куски плоти отрывались друг от друга, увеличивались, меняя свой физический состав. Петр как под микроскопом видел клетки своего тела, заполняющие пространство вокруг. И потом — взрыв!

— Неприятно, — констатировал человек в капюшоне, — хорошо, что твое тело в коме. Потерпи, скоро все закончится.

И, обращаясь к человеку в сером балахоне, по-прежнему сидевшему в углу и наблюдающему за происходящим:

— Шаманская ломка. Ты же тоже это проходил.

Сзади, слева и справа от Петра появились два пламени: желто-красное и черно-белое. Через мгновение они бросаются друг к другу, смешиваются, превращаясь в пылающее всей цветовой палитрой изображение рыбы.

Петр постепенно приходит в себя. Смотрит на свои руки, пытается встать со стула.

— Что это было? — спросил он слабым голосом.

— Ты что-нибудь слышал о шаманской болезни? — вместо ответа задал вопрос человек в коричневом капюшоне.

— Нет, я ученый.

— Так вот, дорогой ученый, сейчас твое тело находится в коме, а твой дух проходит инициацию. Тебе же поставили там на земле твои ученые диагноз «депрессия». А в детстве маму пугали тем, что когда ты вырастешь, есть высокий шанс проявление биполярного расстройства. Так? Ты об этом никому не рассказывал, стыдился. Так вот, никакое это не биполярное расстройство и уж тем более никакая не депрессия. Это шаманский дар, передающийся по наследству. А сейчас полным ходом идет шаманская ломка.

С детства Петр замечал за собой разные странности, которые казались ему, когда он вырос, признаками какого-то психического расстройства. Анализируя свое состояние, он заметил три стадии его жизненной линейки. Он назвал их «безудержный треш», «жизнь-говно» и «все-равно-никак». Это было похоже на три стадии биполярки: мания, депрессия и какая-никакая ремиссия. Состояние «все-равно-никак» превалировало, оно могло длиться неделями, иногда месяцами. Какой-то периодичности в смене этих трех составляющих его бытия он не наблюдал, хотя все время пытался поймать закономерность. Он даже на биофак пошел и стал изучать генетику, чтобы понять это уравнение своей жизни. Иногда казалось, что он вот-вот и найдет ответ, но какая-нибудь последняя цифра выходила из красивой системы уродливой несостыковкой. И теория рушилась.

«Все-равно-никак» было похоже на состояние куколки. Тебя ничего не волнует. Ты сидишь в своем коконе в виде желе и просто живешь. Даже перемен никаких не ждешь, ты просто кисель, природный физиологический кисель. И не важно, что у тебя есть руки-ноги, знакомые, работа. Ты кисель. И тебя ничто и никто не волнует. Он встречался с девушками, занимался с ними любовью, ел, спал, работал, ездил в автобусе, звонил маме. Но внутри происходило загустение природного субстрата. Иногда он шевелил брюшком, дышал, испарял пустые, никому не нужные слова и мысли. В такие моменты он получал необходимую для внутренних изменений энергию от мира. Это «все-равно-никак» было монотонно-длинным трамплином от «жизнь говно» к этапу «невероятный трэш».

Когда наступал «невероятный трэш», он придумывал что-то интересное, делал открытия, плохо ел, мало спал и даже забывал помыться. Бедные люди в автобусе, стоящие рядом! Но в последнее время период трэша становился все короче. Когда Страна объявила свою спецоперацию в Соседней Стране, настал период «жизнь говно», который никак не заканчивался. Тело тоскливо ломило, как будто его всего изнутри побили. Били долго, нещадно и заковыристо изощренно, так, чтобы ни одного живого места не осталось. В голове гудело, движения становились уныло заторможенными.

Заметно ли было это внешне, Петр не знал и в последнее время стал догадываться, что люди его «жизнь-говно», а, по мнению психиатра, депрессию, воспринимали неправильно. Его все время спрашивали: «А что ты такой унылый»? Действительно, «а что случилось?». Фраза, которая приобрела после начала спецоперации особый смысл и стала мемом. Продавщицы в магазине быстро пробивали товар, в два раза быстрее обычного, отсчитывали сдачу и даже как будто забывали на прощание дежурно улыбнуться. Его это злило. После злости накатывала тоска, накатывала волнами, будто искала берег, но не находила его, разбиваясь о бесполезность происходящего. Петр постоянно задавал себе вопросы о том, зачем все это, для чего мы живем, что будет с нами, ведь мы все равно все умрем, а там ничего нет.

Он, в отличие от своего окружения, не боялся атомной войны. Что-то еле уловимое, с ячменное зернышко в центре его тела, всегда знало, что эти вопросы он задавал себе тысячу раз и тысячу раз получал ответы, всегда разные, не удовлетворяющие его в тех жизнях, в которых эти вопросы приходили.

В самые острые моменты тоски, особенно если приходилось общаться с большим количеством людей, его выворачивало наизнанку, тошнило. И если он не успевал добежать до унитаза, тошнило прямо туда, где застало. Поэтому он всегда носил с собой сменную футболку — неизвестно когда и где накроет.