Спецслужбы мира за 500 лет

2) не устанавливая предназначенных выборов в Государственную думу, привлечь теперь же к участию в Думе в мере возможности, соответствующей краткости остающегося до созыва Думы срока, те классы населения, которые ныне совсем лишены избирательных прав, предоставив засим дальнейшее развитие начала общего избирательного права вновь установленному законодательному порядку; и

3) установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной думы и чтобы выборным от народа обеспечена была возможность действительного участия в надзоре за закономерностью действий поставленных от нас властей».[606]

Верховная власть, хотя и с запозданием, сделала первый шаг навстречу оппозиции. Многие искренне полагали, что теперь начнется «новая жизнь».

«Наутро [18-го], – вспоминал Мстиславский, – в ранний час, ко мне приехал штабс-капитан Финляндского полка <…>. Он был возбужден и радостен: конституция, по мнению наших офицеров-финляндцев, от имени которых он приехал, разрешала вопрос, которым болела организация последние дни. Не только отпадала необходимость выступления, но под сомнение ставилась целесообразность самого дальнейшего существования Союза. Ибо с переходом к „конституционным формам правления“ иными, легальными, путями должны были получить разрешение и задания, стоявшие в программе Союза.

Я поспешил разочаровать его, указав, что акт 17 октября – не конец, но начало; что не только нельзя думать о роспуске организации, но, напротив того, именно теперь более, чем когда-либо, надо озаботиться приведением ее в боевую готовность. Штабс-капитан потемнел. Как раз в это время приехал Чарнолусский вызвать меня на экстренное междупартийное совещание в связи с предполагавшимися днем демонстрациями (в частности, на Казанской площади). Мы поехали втроем, но совещание уже закончилось; все торопились „на места“. Дожидался лишь представитель Петерб. комитета партии с.-р., сообщивший, что есть предположения с Казанской площади двинуться к тюрьмам на освобождение политических заключенных. Это могло повести к крупным событиям, поскольку в случае штурма тюрем можно было ожидать вызова войск, что поставило бы наших офицеров перед выбором: или „выступить“, или стрелять по народу. Ввиду этого я предложил финляндцу немедленно ехать в полк, собрать наших офицеров, предупредить их о возможном выступлении и держаться в казармах наготове, связавшись с Егерским и Гренадерским полками, где числилось наибольшее число строевых членов Союза. <…>

Центральный комитет делегировал „Ивана Николаевича“ – Азефа. <…> Я сделал подробный доклад как о состоянии военной организации, так и о всей боевой подготовке, поскольку она шла через комитет. При этом я не мог скрыть, что подавляющее большинство наших офицеров – в лучшем случае, „однозарядные пистолеты, из которых можно выстрелить только один раз“. И в сущности, если не „выстрелить“ сейчас, то, пожалуй, через несколько дней даже будет уже поздно: они совсем откажутся стрелять…

Азеф заметно и искренно (совершенно искренно – я в этом готов поручиться) волновался. <…> Наконец он отнял ладони от лица, откинулся в кресле и сказал отрывисто и глухо: „Дайте отбой. Не выступать“. Комитетчик тихо охнул. Я вышел. <…>

Разрядить „однозарядные“ пистолеты эти так и не пришлось. 18 октября дело обошлось без вызова войск: движение к тюрьмам, как известно, „самоликвидировалось“, столкновения не произошло. А в последующие дни, когда объявлена была амнистия, начался тот легкий угар „дней свободы“, которого не выдержали не одни только офицерские головы. Многие в те дни использовали предлог „дать отбой“ напряженным атмосферою предоктябрьских дней нервам. В Союзе большинство офицеров держалось того мнения, что „конституция“ коренным образом изменила программу и тактику Союза, что о каких-либо самостоятельных выступлениях и действиях не приходится говорить, а дальнейшая ориентация Союза должна идти на Думу. Это повело в ближайший же срок к дальнейшему расслоению внутри Союза».[607]

Авторы манифеста считали, что свобода политических партий, выборы в Государственную думу и объявленная 21 октября амнистия для политических заключенных будут способствовать согласию и примирению в обществе. Но многие лидеры оппозиции восприняли такую позицию как слабость; они полагали, что наступил исключительно благоприятный момент для свержения самодержавия, поскольку в правоохранительных органах столицы царила растерянность, близкая к панике.