Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору

Ягода вполне соответствовал типу начальника спецслужбы для зачистки страны, только по воле Сталина он стал больше жертвой, чем исполнителем Большого террора, хотя кровь расстрелов 20 – 30-х годов и жертв «великой стройки» Беломорканала, за которую Ягода получил свой орден Ленина, лежит и на нем. Все заигрывания Ягоды с интеллигенцией, вся его показная дружба с Максимом Горьким, беседы с Роменом Ролланом, совместные пьянки с советскими поэтами не спасли его от этих обвинений. Посетивший в 1935 году СССР Ромен Роллан, с которым Ягода пытался подружиться, писал позднее, что глава НКВД произвел на него очень двойственное впечатление: у него были очень честные и пронзительные глаза, неплохие манеры и умная речь, но он внушил Роллану какой-то необъяснимый ужас. «Загадочный человек», – резюмировал свое впечатление от Генриха Ягоды француз.

После декабрьского убийства в 1934 году Кирова в Ленинграде Сталин впервые очень резко высказал Ягоде свое неудовлетворение его работой. Затем весь 1935 год Ягода активно руководит НКВД, организует первые массовые аресты оппозиции и категорий «бывших людей», достраивает машину ГУЛАГ, но с началом 1936 года генсек все чаще его критикует и ругает. К тому же вокруг Ягоды образуется понемногу вакуум в советской верхушке, нарком внутренних дел фактически не имеет в сталинском ЦК ни одного друга или союзника: Микоян, Ворошилов, Молотов, Ежов и все другие открыто не желают с ним сближаться и все чаще «кусают» за ошибки. Ягода понемногу напоминает обкладываемого одинокого волка, а поддержки основной массы чекистов в НКВД у него за спиной нет, он и там для многих остался чужаком.

Крах наркома

Когда разгорелся Большой террор и пошли аресты «правой оппозиции», Генрих Ягода оказался обречен, сходки и беседы с Бухариным и Рыковым стали для него приговором. В сентябре 1936 года Сталин с формулировкой о недостатках в работе и с опозданием в раскрытии антисоветских уклонов в партии освободил Ягоду от поста начальника НКВД, заменив его на Лубянке Ежовым.

С этого момента Ягода стремительно полетел по ступенькам партийной карьеры вниз, пока не приземлился в камере следственной тюрьмы как обвиняемый в участии в размашистом заговоре «правых» против Сталина. Сначала следует перевод в наркомы связи для успокоения, что этим все и обойдется. Сталин вроде бы заверял его, что дадут шанс работать и исправлять ошибки перед партией, а налаживание работы связи не менее важно, чем руководство госбезопасностью. Но в начале 1937 года Ягоду снимают и с поста наркома связи. Затем подвергают словесному шельмованию на пленуме ЦК партии, где против него очень резко выступают и многие его бывшие подчиненные из НКВД. 3 апреля Ягода еще на свободе из газеты «Правда» может узнать, что в отношении его возбуждено уголовное дело, а на следующий день его арестовывают бывшие коллеги и водворяют в камеру.

Вслед за Ягодой была арестована и позднее расстреляна его жена Ида Авербах, как и ее брат, известный советский писатель Леопольд Авербах, малолетний сын Ягоды отправлен в детдом для детей «врагов народа». Совсем старые родители Генриха Ягоды, еще в 1905 году участвовавшие в большевистской борьбе, отправлены в лагеря, где очень быстро умерли.

Обстоятельства ареста Ягоды еще раз подтвердили, что в 1934–1936 годах в кресле главы госбезопасности СССР сидел не вполне типичный чекист, чей личный облик резко контрастировал с фигурами Дзержинского и Менжинского. При обыске в его квартире после ареста чекисты нашли массу антисоветской литературы, изъятой ранее и хранимой для личного пользования в нарушение всяких инструкций. Обнаружена там также богатая коллекция порнографических карточек, множество бутылей заморского вида, пластинки с иностранной музыкой, коллекция редких монет, курительные трубки непристойной формы, коллекция холодного и огнестрельного оружия – довольно оригинальный набор для наркома внутренних дел и члена ЦК партии коммунистов.

В камере Ягода быстро раскисает, теряет не только былую спесь, но понемногу и человеческий облик, как вспоминал сидевший с ним в камере арестованный советский писатель Киршон. Он впадал в истерики, страшно кричал по ночам, каялся в разных грехах, утверждал о какой-то своей тяжелой болезни. Из потока бреда бывшего наркома госбезопасности в камере, как свидетельствовал пересказывавший слова Ягоды чекистам Киршон, единственным светлым пятном можно считать прорывающиеся воспоминания Генриха Григорьевича о Тимоше (Надежде Пешковой – невестке Горького), в эту женщину он явно был влюблен, и, возможно, эта последняя сильная любовь не давала ему в тюрьме окончательно утратить облик и вменяемость.