Спецслужбы первых лет СССР. 1923–1939: На пути к большому террору

Хотя нельзя не отметить, что мотив для такой ликвидации Горького у власти и ее спецслужбы не столь уж полноценный. Мелкие литературные споры и заступничество за нескольких опальных коллег из писателей такой фигуре, как Алексей Максимович, вполне могли бы простить. Был другом Бухарина с Ягодой – но мало ли других их друзей в 1937 году по сигналу власти от них отвернулись и предали. Все же ни к какому явному диссидентству в отношении к Сталину Горький до самой своей смерти не склонился. На посту главы советских писателей продолжал четко проводить большевистскую линию, в газетах пел осанну Беломорканалу, а в своей публицистике все так же славил советскую власть. Спецслужбам же и Ягоде, честно говоря, вообще трудно представить, чем Горький мог быть опасен. Своей поздней публицистикой писатель даже сделал НКВД посмертный подарок в виде суровой фразы: «Если враг не сдается, его уничтожают!» Эту горьковскую цитату чекисты уже после его смерти сделают своим паролем, страшным саундтреком к бойне 1937–1939 годов. Очень легко предположить, что и бойню 1937 года Горький мог бы с тем же энтузиазмом поддержать своим пером и словом, найдя и ей множество объяснений для Сталина.

В отличие от смерти Горького не слишком убедительны попытки доказать организацию ГПУ в 1930 году убийства Владимира Маяковского под видом самоубийства. Равно как не столь убедительна и параллельная версия об умышленном доведении поэта до выстрела в себя чекистской операцией, включая пассажи о специально для этого присланном в подарок с Лубянки пистолете. Как, например, ничем документально не подтверждена версия об убийстве под видом самоубийства сталинского наркома тяжелой промышленности Орджоникидзе, к которому якобы прямо перед роковым выстрелом заходил в комнату неопознанный курьер с Лубянки.

В отличие от самого «пролетарского писателя» Горького самый «пролетарский поэт» той эпохи Маяковский ни в какие принципиальные споры с советской властью вступить не успел, да и по своей значимости влиянием, подобным влиянию на вождей страны Горького, не обладал. Никакого мотива для власти или ГПУ здесь не просматривается, а инсценировать самоубийство после убийства не в пример труднее, чем действительно больного человека подтолкнуть к краю нужным «лекарством» из рук женщины, которой тот полностью доверяет. Тем более что Маяковский застрелился в состоянии давно тянувшейся у него глубокой депрессии на почве литературных споров и личных переживаний, застрелился сразу после ухода от него в результате очередной ссоры его любовницы актрисы Вероники Полонской. Да и бывшей любовнице Лиле Брик поэт несколько раз угрожал самоубийством накануне, по ее словам, даже пытался стреляться, но тот самый подаренный от ГПУ пистолет дал осечку.

Так что смерть Владимира Маяковского всеми серьезными исследователями этой проблемы считается самоубийством вследствие действительно тяжелой депрессии поэта на почве личных проблем с женщинами и известного разочарования в своей прошлой партийно-литературной деятельности. Иногда к этому добавляют, что Маяковский в этой депрессии пересмотрел свои прежние романтические взгляды на революцию и советскую власть, увидел уход ранней своей мечты совсем в другую сторону в годы правления Сталина и что даже он мог этим самоубийством откреститься посмертно от тех, кто его поэзию позже буквально «приравняет к штыку» и его броскими строчками начнет оправдывать Большой террор. Как написал об этом предположении поэт Александр Городницкий, поэт-горлан мог этим выстрелом уйти от будущих обвинений: «Последний гражданский свой выполнив долг, злодеяний иных не содеяв – ты привел приговор в исполнение до, а не задним числом, как Фадеев». Такую версию часто выдвигают симпатизирующие Маяковскому литературоведы, пытаясь очистить приставший к нему образ партийного поэта и послушного сталинского агитатора. Хотя, честно говоря, версия его именно творческой и бытовой депрессии, усугубленной непростыми отношениями поэта с его женщинами, выглядит наиболее вероятной в качестве мотива самоубийства.