Спецслужбы России за 1000 лет

«Вскоре засим (после отъезда полковых командиров. – Примеч. авт.) прибыл ко мне граф Милорадович с новыми уверениями совершенного спокойствия. <…> Приехал генерал Орлов, командовавший конной гвардией, с известием, что полк принял присягу; поговорив с ним довольно долго, я его отпустил. Вскоре за ним явился ко мне командовавший гвардейской артиллерией генерал-майор Сухозанет с известием, что артиллерия присягнула, но что в гвардейской конной артиллерии офицеры оказали сомнение в справедливости присяги, желая сперва слышать удостоверение сего от Михаила Павловича, которого считали удаленным из Петербурга, как будто из несогласия его на мое вступление. Многие из сих офицеров до того вышли из повиновения, что генерал Сухозанет должен был их всех арестовать. Но почти в сие же время прибыл наконец Михаил Павлович, которого я просил сейчас же отправиться в артиллерию для приведения заблудших в порядок.

Спустя несколько минут после сего явился ко мне генерал-майор Нейдгардт, начальник штаба гвардейского корпуса, и, взойдя ко мне совершенно в расстройстве, сказал: „Государь! Московский полк в полном восстании; Шеншин и Фредерикс тяжело ранены, и мятежники идут к Сенату; я едва их обогнал, чтобы донести вам об этом. Прикажите, пожалуйста, двинуться против них первому батальону Преображенского полка и Конной гвардии“. <…> Разрешив первому батальону Преображенскому выходить, дозволил Конной гвардии седлать, но не выезжать; и к сим отправил генерала Нейдгардта, послав в то же время генерал-майора Стрекалова, дежурного при мне, в Преображенский батальон для скорейшего исполнения. Оставшись один, я спросил себя, что мне делать? и, перекрестясь, отдался в руки Божии, решил сам идти туда, где опасность угрожала. <…> Поставя караул поперек ворот, обратился я к народу. <…>В то же время пришел ко мне граф Милорадович и, сказав: „Дело плохо, они идут к Сенату, но я буду говорить с ними“, – ушел, и я более его не видал…» [357]

Милорадович, несмотря на его попытку вести при дворе собственную игру, в последний свой час повел себя как храбрый солдат и верный слуга императора. Он лично выехал на площадь перед восставшими и попытался убедить их вернуться в казармы, что, скорее всего, ему бы удалось. Понимая это, Каховский из пистолета, а Оболенский штыком смертельно ранили генерала.

Тем временем Николай I продолжал действовать: «Надо было мне выигрывать время, дабы дать войскам собраться, нужно было отвлечь внимание народа чем-нибудь необыкновенным. <…> У кого-то в толпе нашелся экземпляр (манифеста. – Примеч. авт.), я взял его и начал читать тихо и протяжно, толкуя каждое слово. Но сердце замирало, признаюсь, и, единый, Бог меня поддерживал. Наконец Стрекалов повестил меня, что Преображенский 1-й батальон готов. Приказав коменданту генерал-лейтенанту Башуцкому остаться при гауптвахте и не трогаться с места без моего приказания, сам пошел сквозь толпу прямо к батальону. <…> Батальоном командовал полковник Микулин, и полковой командир полковник Исленьев был при батальоне. Батальон отдал мне честь; я прошел по фронту и, спросив, готовы ли идти за мной, куда велю, получил в ответ громкое молодецкое: „Рады стараться!“ <…> Никакая кисть не изобразит геройскую, почтенную и спокойную наружность сего истинно первого батальона в свете в столь критическую минуту. Скомандовав по-тогдашнему: „К атаке в колонну, первый и осьмой взводы, в полоборота налево и направо!“, повел я батальон. <…> Узнав, что ружья не заряжены, велел батальону остановиться и зарядить ружья. <…>

Адъютанта моего Кавелина послал я к себе в Аничкин дом, перевесть детей в Зимний дворец. Перовского послал я в конную гвардию с приказанием выезжать ко мне на площадь. В сие самое время услышали мы выстрелы, и вслед за сим прибежал ко мне флигель-адъютант князь Голицын <…> с известием, что граф Милорадович смертельно ранен.

Народ прибавлялся со всех сторон; я вызвал стрелков на фланги батальона и дошел таким образом до угла Вознесенской. Не видя еще конной гвардии, я остановился и послал за нею <…> с тем, чтобы полк скорее шел. Тогда же слышали мы ясно: „Ура, Константин“ – на площади против Сената, и видна была стрелковая цепь (из состава мятежников. – Примеч. авт.), которая никого не подпускала» [358].