Спи, мой мальчик

По пути он встречает старика, который выгуливает собаку, встречает даму, которая что-то напевает (фальшиво), держа в руке стаканчик; наконец он приближается к учебным корпусам, к толпам спешащих студентов, которые, как и он сам, направляются на первые в этом учебном году занятия. Минует огороженную площадку, где перекрикиваются дети в капюшонах, пытается вспомнить дорогу, которой шел накануне. Налево? За школой направо? Алексис блуждает по лабиринту улиц, сердце стучит все быстрее. Он не хочет опоздать, это его первая лекция в университете; аудитория, конечно же, будет набита битком, а он пока никого не знает. Как назло, аккумулятор смартфона разрядился до нуля. Придется выпутываться самому.

Послонявшись по незнакомым мокрым улицам, Алексис добирается до юридического факультета; с начала лекции прошло уже полчаса. Он гадает, стоит ли вообще туда идти. Капли дождя, стекающие по шее под ворот куртки, побуждают укрыться в здании. Шум голосов за спиной вынуждает машинально продолжать путь. Алексис идет по главному коридору и оказывается у подножия лестницы, где видит стрелку-указатель «Аудитория „Токвиль“»[5]. Уф, вот она где. Он взлетает по лестнице через две ступеньки. Запыхавшийся, уверенный, что попадет в аудиторию через дальнюю дверь, он толкает плечом тяжелые створки, входит и оказывается в трех метрах от кафедры, на виду у трех сотен студентов. Он замирает на месте, чувствуя себя в ловушке. Лектор прерывает свой доклад. Медленно поворачивается к Алексису, пронзая его взглядом синих, как язык ледника, глаз. Его лицо обрамлено бородой и длинными черными волосами, он излучает спокойную, неотвратимую силу. Алексис начинает пятиться к двери.

— Прошу, молодой человек, входите. Не бойтесь, вас тут не съедят.

Аудиторию оглашает смех трехсот первокурсников. Алексис делает несколько шагов под обстрелом взглядов, преодолевает несколько метров, которые отделяют его от первого ряда, подходит к свободному месту и поднимает крышку откидного стола как можно тише, чтобы тот не скрипел. Прищемив палец в металлическом пазу, закусывает губу, кладет рюкзак на пол и поспешно садится. Вытаскивает свой ноутбук в абсолютной тишине ожидания, заданной преподавателем и подхваченной тремястами студентами.

— Готовы, молодой человек? Спасибо, что потрудились присоединиться к нам. В следующий раз постарайтесь быть пунктуальнее.

Больше ему не пришлось повторять эту фразу.

* * *

Сидя на застеленном пленкой матрасе в пустой комнате Алексиса, Мадлен оглядывала пространство, в котором уже ничто не напоминало о присутствии ее сына. Разве что трудноуловимый запах или пятна от зубной пасты на умывальнике. Она не была уверена. Мадлен принялась мерить комнату шагами от окна к двери, от двери к окну. Она колебалась, стоит ли звонить Пьеру. Вытащила свой мобильный, набрала номер. Пьер отозвался сразу же.

— Дорогая?

— Пьер… ты нашел мою записку? Я оставила ее на столе.

— Где ты?

— Я приехала сюда, ну, ты понимаешь.

Пьер не отвечал.

— Ты мне что-нибудь скажешь?

— Мадлен… Ты там ничего не найдешь. Все кончено. Они свое дело сделали. Вещи мы увезли. Возвращайся.

— Не могу.

— А Ноэми?

— Скажи ей, что у мамы каникулы, что она вернется через несколько дней.

Каникулы. Какая ирония.

— Это опасно. Ты не в том состоянии, чтобы колесить по стране.

Они помолчали. Мадлен слышала дыхание мужа в телефоне.

— Пьер?

— Что?

— Ты помнишь, что сегодня у Ноэми в садике родительское собрание? Ну, та ерунда, оценка достижений по итогам года.

— Мадлен, о чем ты, какое собрание? Я не оставлю Ноэми дома одну.

Он отключился.

Мадлен улеглась на матрас, и тот скрипнул под нею. Закуталась в плед, который прихватила с собой из дома, и попыталась уснуть. Ее малыш. Куда катится мир, в котором ребенок лишает себя жизни? Душа Мадлен кружилась в вальсе на краю огромной вселенной. Несчастный вальс без конца. Сердце, разросшееся от бестелесного воспоминания, живот, потяжелевший от невесомого желания. Оплодотворенный смертью. Ночь выдалась грозовой. Гром прогрохотал вдали, прокатился над городом, и вскоре по крышам забесновался ливень.

* * *

Жив ли он? Жил ли он когда-нибудь? Мама, это сон, я сплю? Ты спишь? Мама, ты спишь? Стылая земля успокаивала чернеющую кожу. Нить, связующая его с миром, начинала дрожать, обтрепываться. Земля раскачивалась, исчезающее тело терялось в необъятной тишине. Вдалеке послышалось жалобное собачье скуление, но кто его издавал, правда ли это был настоящий, живой зверь? А ночь, правда ли она куда-то уносила спящих живых людей, которые просыпались на рассвете, или же на самом деле в ней не было ничего, кроме необитаемых пространств, кроме бесконечности, в которой Алексиса уже нет?

Сомнение постепенно одолевало его, разрушая остатки уверенности, лишая его последнего. Все что казалось бесспорным, пропадало; вскоре у него не останется ничего, кроме кратких проблесков сознания. В открывшемся пространстве на него надвигалась тоска, прежде прятавшаяся в других могилах. Сомнение было ангелом.

* * *