Спи, мой мальчик

И снова эти туфельки, снова этот топоток легких шагов, танцующих над его могилой. Ноэми подбегает, присаживается, она почти ничего не весит. Гладкая кожа, ссаженная на коленках, мягкая, точно время, которое возобновляет свой ход. Ноэми принесла цветы в серебряной обертке, настоящие цветы из магазина, Алексис слышит шуршание, когда сестренка разворачивает букет и ставит его в вазу. Это чудесные тюльпаны, желтые и красные, их насыщенные цветом лепестки согревают синее надгробие. Букет над его головой подобен восходу солнца.

Тонкий голосок начинает рассказывать. Малышка немного испугалась, когда продавщица в цветочном магазине посмотрела на нее с таким недоумением, точно собиралась спросить, что она делает тут одна и не ждет ли ее мама в машине. Но ее мама сейчас идет вдоль воды, потому что она слишком печальна, а ее папа все время работает. Она не сказала об этом продавщице цветов, которая, кстати, так ни о чем и не спросила, а лишь участливо поинтересовалась: «Как твои дела, золотко мое?» После смерти Алексиса взрослые ведут себя с нею как-то слишком уж ласково, она заметила это: они обращаются с ней так, словно она теперь не девочка, а хрупкий предмет вроде фарфоровых куколок, которые стоят на каминной полке в бабулиной гостиной. Она хотела бы посоветоваться с братом о том, не лучше ли ей сказать им всем, чтобы они прекратили так себя вести, но брат уже не может отвечать словами, как раньше, ну что ж, тогда она просто выговорится. Другая проблема — ее подруга Эльза, которая смекнула, что Ноэми то и дело бегает на кладбище, и теперь хочет приходить сюда вместе с ней. Именно поэтому она навещает брата реже, чем прежде, она просит прощения, ей нужно быть осторожной. В то же время, раз уж теперь Эльза все знает, то, если воспитательница спросит, где Ноэми, девочки условились, что Эльза ответит: она ушла в туалет. Пока Ноэми будут искать, она успеет вернуться. Нет-нет, это совсем не сложно, в заборе на заднем дворе есть дыра, Ноэми выжидает момент, когда на нее никто не смотрит, и — оп! — убегает к мертвым. Ах, да, она наконец-то научилась делать колесо сама, вчера на гимнастике у нее впервые все получилось.

Ноэми встает на траву сбоку от могилы, поднимает руки, выставляет ногу. Она рывком наклоняется вперед, небо опрокидывается, трава приближается к лицу, девочка делает полный переворот, приземляется на ноги, откидывает волосы с лица. Ты видел?

Ей кажется, что Алексис кивает. Эх, вот бы он мог подбросить ее вверх, высоко-высоко, как раньше. Это было так замечательно. Он брал ее под мышки, считал до трех и подкидывал к небу. Он был таким большим. Он был таким красивым, таким сильным. Он даже мог жить без родителей. Он возвращался домой на выходные, она ждала у окна, папа привозил Алексиса с вокзала, или же он сам приезжал на своей маленькой машинке и со своим огромным рюкзаком, набитым книгами из своего университета. Вот каким он был самостоятельным. Но ведь лежать здесь, в могиле, — это совсем не то. Ничего не поделаешь, у Ноэми грустно на сердце; пожалуй, в чем-то взрослые действительно правы, хотя она и пытается быть веселой ради папы и мамы, но что-то в ее голове стало белым и печальным, как те куколки, которые ждут неизвестно чего на каминной полке в бабулиной гостиной.

* * *