Спящая жертвенница

Викторина Диковна бледная, словно после мясорубки ощутила в сердце крах, потому что дочь была единственным смыслом не то, что её жизни, а её существования, так сильно она любила Веру. Она подумала: «Ну кто же я после этого? Я не смогла спасти её. Не смогла!». Женщина вышла на улицу, не выдержав упала на колени перед воротами больницы, схватилась за голову и прокричала: «Да будьте вы прокляяяяты! Я разорву вас всех на мясо, всех! Я стану чем угодно и это сделаюююю!». Какой-то прохожий посмотрел на неё и сказал холодно, одержимый собственным эгоизмом и жаждой успеха в страхе это в жизни потерять:

– Помойка ты, помойка, падшая женщина. С кем же ты повелась, что обосновалась перед входной дверью? Любимый бросил небось? Разоралась она. В психушку не хочешь? Ты только скажи, я вызову.

Женщина, отпустив свою душу на волю вольную, встала, собралась со всем, что с ней осталось и отправилась в полубессознательном состоянии домой, мужчине ничего на это вообще не ответив. Викторина Диковна в этот же день умерла вместе с любимой дочерью, потому что дороже дочери ничего для неё не было, по крайней мере в этот роковой момент её жизни.

Добрыня хоть и беспокоился за Виолетту ввиду того, что он увидел воочию противоестественные смерти людей и логически утвердил для себя существование инопланетной системы, контролирующей человечество Земли, он решил разобраться в механизме её функционирования, как минимум эмоционально психически. Он брёл по улице, размышляя об этом и никак не мог разобраться. Однако он знал одно – у него стирается искусственно память, это не естественные провалы, к тому он помнил, но не мог никак почувствовать, что помнит, словно психически воспроизведение отказывало, но помнило тело и что-то в его составе, а также окружающая среда неизбежно напоминала все, что он забыл, включая само понимание этого факта. Это Добрыня понимал точно – мир в бешенстве, природа в бешенстве, реальность в бешенстве, все отдавало невиданной злобой и хоть Добрыня не понимал устройство системы, он разделял эту злобу. Это была не та садистская злоба, это была обоснованная, природная естественная и глубинная злоба, исходящая из забытых корней естественного в которой метались ошмётки злости. Цепляющееся за своё существование обглоданных ошмётков человеческих существ, а точнее памяти об их существовании – их души и ошмётки естественного духа. Добрыня очень опечален был этой злобой, но понимал её естественность, понимал, что это именно природа помнит и злится, жаждет истребления причины появления этого в себе, а точнее нарушения целостности её памяти о живых существах. Этот нюанс он очень глубоко понимал. Так как не мог не понять, будучи нормальным человеком, что будь это естественным для природы он бы просто не испытывал этой злобы и воспринимал так же естественно, как зубную боль, хоть и с недовольством, но ведь это есть – злоба проявляется и появляется, а значит есть и причина. За этой злобой что-то стоит, какая-то правда, по-видимому связанная с этими смертями от неведомого устройства инопланетной системы, а иначе откуда все это? Агрессия – это же тоже естественная реакция на что-то, но злоба то – это что? Откуда это? Это однозначно в корне агрессия, но разница то в агониальной боли, в сверхвысокой степени опасности, в стабильности тенденции проявления. Добрыню осенило: «Они уже давно с нами это делают. Чёрт бы меня побрал!»

Внезапно мимо него прошёл мужчина в белом пиджаке и синих штанах с короткими чёрными волосами, стандартной внешности, но смуглый. Он посмотрел на Добрыню и сказал ему странную фразу:

– Береги голову!

Вдруг послышался громкий треск.

– Ну вот, что же ты такое натворил, что это происходит?

– Сдаётся мне, что вы мне даже имени не назвали, а уже меня запугиваете.

– Я Ильнур. В чём суть – ты зачем в трубу лезешь? Потом не вылезешь же.

– Я не полезу! Сам полезай!

– Ну уж нет! Ни за какие коврижки! Ты уже это сделал.

– Пусть полезешь ты, Ильнур! Ты же это заметил.

Тут мимо проходящий мужчина в белой рубахе с бабочкой, синем пиджаке, толстоватый и усатый тоже влез в случайно услышанный диалог:

– Эй, Ильнур! Слушай! Слышишь? Хозяин-барин велит тебе лезть!

Мужчина не понимал искренне, как он напугал несчастного Ильнура этой шуткой и просто прошёл мимо них дальше себе.

– Ах вот оно что! – сказал про себя Добрыня. – Значит, лезть приходится все-таки Ильнуру? Значит им не известно пока о том. Что я исследую этот вопрос, а то меня бы тоже что-нибудь жахнуло. Видно они сочли у меня это навязчивыми, случайными мыслями и значения не придали, это хорошо. Все на него свалили! Я бы ни за что не согласился быть на его месте. Обстоятельства, конечно, не сахар, но и опасность из-за них не так велика, ввиду недавнего инцидента в ближайшее время особо сильно не размахнутся, а я их все лягнуть легонько, да сумею!