Спящие

Его почтовый ящик ломится от университетской рассылки с перечислением синдромов и мер предосторожности. «Занятия отменяются». «Университетский городок закрыт до последующего уведомления». Вечно они нагнетают, делают из мухи слона. Прошлой осенью приняли за снайпера парня с водяным пистолетом. За «утечкой газа» скрывается кипящий чайник на плите, а жуткий случай менингита зачастую оказывается единственным. Впрочем, это не его забота, поэтому Натаниэль отправляет студентам лаконичный имейл: «Сегодня урока не будет».

В доме становится тихо, даже слишком, слышно лишь шарканье ног по паркету. Минутная растерянность: куда податься, чем заполнить день?

Вскоре Натаниэль уже стоит в очереди в пекарню, где нет разговоров про болезнь, а после едет две мили к дому престарелых, на пассажирском сиденье лежит обернутый в бумагу миндальный круассан для Генри.

Здание виллы эпохи Реставрации впечатляет своими фонтанами, галереями и потрясающим видом на озеро. Раньше здесь помещался санаторий для богатых и больных туберкулезом, при других обстоятельствах им с Генри очень понравилась бы эта история. Однако во время каждого посещения Натаниэль угадывает в слабой мимике друга немой упрек: «Как ты посмел бросить меня в этой унылой дыре?!»

Сегодня все вроде бы как всегда: пациенты громыхают по коридору на ходунках, приглушенно смеются медсестры, в палатах надрываются телевизоры.

Пока Генри рассасывает, как леденцы, кусочки круассана, Натаниэль будет читать ему вслух любимые разделы «Нью-Йорк таймс». Перевернув газету, он с удивлением наткнется на небольшую заметку: слухи о событиях в Санта-Лоре распространяются, точно круги по воде. Людям нравятся трагедии, когда те случаются далеко и не с ними: маленький калифорнийский городок поразила непонятная сонная болезнь.

– Одна из моих студенток, – скажет Натаниэль.

Тогда Генри повернется, обратит на него непроницаемый взгляд. Разум Генри – косяк рыб, скрытый в мутной воде. Однако периодически кто-то дергает за леску.

Вечером из Сан-Франциско позвонит дочь Натаниэля. Он подождет, пока звонок переключится на голосовую почту. «Папа, это я. Смотрела новости, хотела убедиться, что ты в порядке». Натаниэль отправит ей на почту сообщение: «Все хорошо. Люблю тебя, папа».

8

Пятые сутки. Ребекка спит, к руке тянется капельница с физраствором.

Приоткрой Ребекка глаза в тот день, она бы увидела кардиомонитор в изголовье, четыре белые стены, две корзины цветов, пестрый шарик и распятия – распятия повсюду, родители привезли их вместе с Библией. Увидела бы у постели маму: лицо закрыто одноразовой маской, глаза ввалились, на лбу залегли морщины. Ребекка услышала бы мерный стук вязальных спиц – мать беспрестанно вяжет, чтобы занять руки, – и ее приглушенный, усталый голос по телефону: «Нет, ничего нового. Еще разбираются».

Однако глаза девочки остаются закрытыми.

Ежедневно из нее выкачивают кровь для дополнительных анализов. Врачи беспомощно качают головой, а в других палатах другие матери склоняются над спящими детьми и просто наблюдают, как те дышат, – наблюдают, словно за младенцами, которым работа легких в новинку. Эти подростки выглядят такими здоровыми, крепкими, на их щеках играет румянец, грудь равномерно вздымается и опускается, как метроном.

Больных уже пятеро.

Пока они живы, но с каждой секундой их срок убывает, время мчится вперед, но уже без них.

В тот же день в палату Ребекки приходит священник, вместе с родителями берет ее за руку и исступленно молится. Наложение рук.

Чувствует ли его Ребекка, чувствует ли жар ладоней на плечах, на лбу? Ощущает ли надежду, сосредоточенную в этих прикосновениях? Как знать. Ребекка по-прежнему спит.

Никто не подозревает об ином, вполне заурядном захватчике, проникшем в организм девочки. Лишь позже выяснится: крохотное скопление клеток стремительно зреет внутри, чтобы уже зародышем надолго обосноваться в утробе.

9

В прежние времена все, с чем контактировали зараженные, непременно сожгли бы, однако в современном мире функцию огня взяли на себя чистящие средства. Хлорка – может, где-то и уцелели привычные запахи общежития: ароматы парфюма и попкорна, пролитого пива и сигарет, но Мэй ощущает только хлорку, резкую и вездесущую, как флуоресценция.

Вслед за хлоркой на этаже воцаряются новые правила. Главное, никаких отлучек. Все это временно, утверждает руководство, ради вашей собственной безопасности. Кроме того, никаких посетителей и никаких занятий.

На работу тоже налагается запрет. Декан, у которой Мэй трудится няней, весьма недовольна. Кто будет сидеть с ее дочерью, выговаривает она по телефону. Мэй выражается слишком туманно, ничего не понять. Она робеет перед деканом, ее огромным домом, солидной библиотекой, ей неловко упомянуть про болезнь. Мэй снова пускается в объяснения, и голос в трубке смягчается: «Погоди, ты с того самого этажа?»

Руководство колледжа в растерянности. Неприятно осознавать, что к экстремальным ситуациям взрослые приспособлены не больше детей.