Когда услышал он, что мусульманский шейх по имени Бедреддин, прибывший в Смирну с пятьюстами своих последователей, мужчин и женщин, и поднявший на ноги весь город, прославлен еще и звездочтением, то немедля велел призвать к себе митрополита и декана соборного капитула. Ни католический иерарх, ни тем более православный митрополит не смели перечить повелению власти. Тем не менее надобно было найти приличный предлог, дабы просить святых отцов бить челом какому-то басурманину и звать его на остров. Не мог же властитель, в самом деле, прямо сказать, что хочется ему, дескать, потолковать с ним о звездах? Долго ломать голову, однако, не пришлось. В Смирне кой-кто из легковерных ромейцев готов был счесть шейха новоявленным мессией. Значит, заманить его на остров, чтобы в диспуте с мужами христианских церквей разбить его претензии на пророчество, могло считаться вполне богоугодным делом.
Митрополит с деканом выбрали умудренных в общении с невежественными бусурманами и сведущих в арабском языке богословов, которые могли обеспечить успех посольства, однако выразили сомнение, не будет ли приглашение воспринято с недоверием. Дескать, заманивают на Хиос, чтоб там схватить и выручить неплохой куш в качестве выкупа. Поганые в любом действии италийцев склонны, мол, усматривать корысть.
— Возьмите моего сына, — сказал властитель, подумав. — Предложите, чтоб его держали в Смирне заложником, покуда шейх будет у нас.
Митрополит с деканом склонили головы в знак покорности.
Властитель предоставил послам одно из лучших своих судов. Когда оно бросило якорь в порту Смирны, семь святых отцов в парадных одеяниях предстали перед лицом Бедреддина. Во имя Иисуса, Духа Божьего, и Моисея, Слова Божьего, и Мухаммада, Просветителя Мусульманской Общины, просили они оказать честь острову Хиос своим посещением, а его богословам — беседой.
Долго вглядывался в их лица, вслушивался в их неуклюжую арабскую речь Бедреддин. Наконец молвил:
— Хоть веры у нас разные, бог — един!
Слова сии, несомненно, означали согласие. И, склонившись до земли, обрадованные послы выставили вперед длинноволосого мальчика в темном бархатном костюме, белых чулках и тупоносых ботинках с пряжками. Рядом встал монах в черной рясе — не то дядька, не то наставник.
Бедреддин погладил мальчика по мягким вьющимся волосам.
— Не мы даем душу, не мы ее отнимаем. Не нам и меняться ими! Сын властителя вернется на остров вместе с нами, на том же судне.
Сподвижники помрачнели: можно ли доверять латинянам?
Святые отцы с Хиоса были поражены — шейх, видать, не робкого десятка.
А чему было дивиться-то? Понял Бедреддин, слушая послов, вглядываясь в их лица, что не держат они злого умысла. Да и на что он был тогда генуэзцам? Не воин, не бей, а всего лишь один из множества шейхов ислама, может, чуть знаменитей иных, но все едино, коммерция, как латиняне называли торговлю, на его голове была бы убыточной. Больше проторей, чем доходу.
Поскольку погода стояла отменная, путешествие на Хиос представлялось приятной прогулкой. Но когда на выходе из смирненского залива они обогнули поворотный мыс Карабурун, поднялся ветер, крепчавший с каждой минутой. Волна, ударяя в правую скулу судна, перекатывалась через палубу.
Среди спутников Бедреддина было несколько женщин во главе с первой женой шейха. Поднялись шум, крик, суматоха: «Тонем!» Лишь кормчий да шейх сохраняли невозмутимость.
Шейх был опытным морским путешественником. Успел претерпеть и кораблекрушение. А главное, никогда и ничему не уставал учиться. Оглядел невесть откуда набежавшие тучи. Прикинул силу ветра, высоту волны. Расстояние до острова Инусе. И понял: как только они зайдут за остров, волна станет меньше. А, значит, им ничто не грозит, ибо заветрие — скоро.
Шейх воздел руки. Все взоры обратились на него.
— Не бойтесь, — возгласил он, и его услышали, несмотря на шум волны и ветер. — Господь милостив, ничего не случится!
В самом деле — волна улеглась. А вскоре показались и зубчатые башни крепости Хиос, прилепившиеся к ней белокаменные городские домишки. Навстречу судну из синей гладкой гавани вышли лодки, на самой нарядной под бахромчатым навесом восседал сам правитель.
Абдуселям в свиту семи послов не входил. И о чуде, явленном Бедреддином в море, знал по рассказам очевидцев. Причастность к сверхъестественному, способность творить чудеса служили знаком высшего, божественного авторитета. И рассказчики, и сам Абдуселям немедля причислили Бедреддина к лику святых.
Теперь-то Абдуселям знал, что ни в этом видимом мире, ни в ином, то есть духовном, нет ничего сверхъестественного, а есть только непонятое. Самая Абсолютная Истина, как ее ни называй — Богом, Мировой Душой, Аллахом, проявляется, или, как выражались ромейские богословы, эманирует, в естественной природе любой вещи или явления. Но это знание открылось ему много позже. И с помощью учителя.