Спящие пробудятся

Сулейман-бей приказал: неверных допросить с пристрастием, овец заколоть. Пусть ратники перед делом полакомятся свежатиной. Тем временем против древка с алемом построили тридцать два оплошавших гуляма. Наместник в сопровождении воеводы пешей рати и полу-тысяцких пошел вдоль ряда. То были молодые крестьянские парни лет двадцати, не старше. Наверняка шли в поход впервые. Господа сипахи, что обязаны снаряжать определенное число ратников, конных и пеших, за право пользоваться доходами с участка государевой земли, справили их из рук вон. Одежка разномастная, оружие какое ни попало.

С недоброй улыбкой наместник переводил взгляд с обуток на лица, с лиц на обутки. Вернулся к ковру, приказал:

— Каждому второму — по двадцать палок! На закорках у первых!

Тысяцкий попробовал было вступиться: поротый ратник-де к бою негоден.

— А хромой годен? Пусть себе на носу зарубят: пешему ратнику ноги что всаднику — конь. Береженья требуют. А ежели они к бою негодны станут, за то их сипахи в ответе. С них и взыщется — то ли другими гулямами, то ли деньгами.

Шестнадцати охромевшим в походе гулямам задрали рубахи, связали над головой руки. Шестнадцать товарищей по несчастью взвалили их себе на спины. По два наместничьих телохранителя с длинными, в два локтя, палками встали у каждого в головах. Десятник махнул рукой:

— Раз!.. Два!.. Три!..

Били размеренно, не торопясь, с оттягом. После шестого удара спины вздулись багровыми буграми, после десятого во все стороны полетели кровавые шмотья. Крики истязуемых смешались с блеяньем закалываемых овец.

На лице Сулеймана-бея по-прежнему играла улыбка. Войско глядело на расправу молча.

Обоз явился, когда солнце начало заметно клониться к закату. Поклажа на верблюдах была помята, в повозке лежали раненые. Вид у латников, замыкавших поход, был смущенный. Покуда разбивали шатры, воевода конников и глава замыкающего отряда рассказали: в фарсахе с лишним до привала, там, где дорога огибает поросший густым лесом склон, по верблюдам ударили зажженные стрелы; животные, напуганные огнем, с ревом бросились во все стороны, подавили мулов, обслугу. В лесу ратники никого не застали. Углубляться в чащу не стали, опасаясь засады. Один верблюд сломал ногу, у двух мулов оказалось пробито брюхо. Пришлось их добивать, ловить разбежавшуюся скотину, перегружать поклажу, подбирать раненых да помятых. Вот и задержались чуть не до вечерней молитвы.

В самом деле, только успели поставить шатры, как наиб, заступник кадия, и его служки призвали к предзакатной молитве. Наиб Шерафеддин, несмотря на почтенный возраст, был посажен на свой пост недавно за заслуги в распознании богомерзкой смуты, зачинщиков коей они шли карать. А посему и определен был в угодный Аллаху и османскому государю поход в качестве старшего судьи.

Наскоро свершили омовение, расстелили молитвенные коврики или просто расчистили место под ногами. Наиб Шерафеддин в огромной белой чалме обернулся в сторону Мекки, поднял руки на уровень плеч и возгласил:

— Аллахю акбар…

— Аллах велик! — повторило воинство.

Вложив левую руку в правую, наиб произнес:

— Хвала Аллаху, который миров господин! Милостивый, милосердный он один. Дня Страшного суда Властелин, тебе поклоняемся! Помощь дается тобою одним. Веди нас путями тех, кто тобою водим, путями тех, на которых простерлась милость твоя, на кого ты не гневаешься, кто не знает заблужденья кручин!

Смысл молитвы понимали немногие, ибо слова были арабские, а арабов в отряде наместника не было ни одного. Но даже нигде не учившимся, неграмотным ратникам, как всем правоверным, полагалось знать первую суру Корана, Фатиху, наизусть. Каждое слово Шерафеддина, каждое его движение повторяли наместник, воеводы, полутысяцкие, сотники, десятники, телохранители, слуги, оруженосцы, обозники, кашевары, гулямы, наказанные и наказывавшие. Падали на колени, простирались, садились на пятки и снова простирались ниц. Молились негромко, будто про себя, как повелевал шариат. Но, сливаясь, тысячи мужских голосов звучали гулом, предшествующим трясенью земли. Солнце, заходившее справа за холмы, чтобы кануть в море где-то за островом Хиос, отбрасывало длинные тени. Они метались, укорачиваясь и опять вырастая, как деревья в грозу.

После молитвы Сулейман-бей призвал в свой шатер военачальников. Неизменная улыбка не сходила с лица наместника. Она означала, что кровь шестнадцати выпоротых гулямов не умерила бейского гнева. Но знали об этом лишь немногие челядинцы. А воеводы недоумевали: причин для веселья вроде не было. Напротив, минувший день не предвещал добра. Начать с того, что отряд передовых лучников, коему было велено задерживать всех встречных, за целый день не увидел ни одной живой души. Дороги, перелески, шалаши и сторожки на виноградниках точно вымерли, деревня Екли покинута. Из пойманных при стаде пастухов удалось выжать только, что жители ушли в сторону Полуночи. А уж чавуши охраны умели разговорить кого угодно. После прохода основной силы было совершено нападение на обозный караван. Невелики, казалось бы, потери, да позорны: врага и увидеть не удалось.