Спящие пробудитесь

Шейхоглу Сату отвечал весьма вдумчиво: он не хочет, чтобы его слова принимались как недоверие к познаниям, превосходящим его собственные скромные сведения в тысячу раз, однако он слышал от людей, коим открыта Истина, что трудности очищенья от скверны объясняются не столько животной природой человека, сколько такими обстоятельствами, как бедность и богатство, власть и бесправие, насилие над телом и над духом, обстоятельствами, не свойственными животным, и коль скоро их устранить, жизнь может стать более достойной Истины, стремление к которой заложено в человеке. На эти соображения хозяин не без каверзы спросил, не предполагается ли в ближайшее время положить конец жадности, зависти и корысти человеческой. Он был бы счастлив узнать, каким образом это возможно и почему Аллах до сей поры не сподобился открыть таковую возможность хотя бы величайшим пророкам, поелику ни один из них, даже осуждая богатство, подобно Исе, не упомянул о возможности его отмены.

Ашику не понадобилось много времени для ответа: предполагается покончить не с чувствами жадности, зависти и корысти, а с причиной их порождающей — несправедливым разделом богатства. Перераспределение лишь умножило бы злобу, единственное средство — сделать все имущество общим достоянием всех. На такую возможность указал Аллах, завещав всю землю и все ее богатства Адаму, Хавве, всем их потомкам, ни словом не обмолвившись о разделе; иное дело, что людям потребовался долгий путь, дабы из зародыша вылупилась и стала откровенной Истина, поскольку ей так же, как человеческому разуму, свойственно развитие…

Еще в начале трапезы забрезжила Джеляледдину Хызыру догадка, которую он почему-то не хотел до себя допускать. Странным образом речи ашика вызвали перед ним обрюзглое лицо муллы Шерафеддина по прозвищу Пальчики Оближешь, хотя между ним и ашиком не могло быть ничего общего.

Вдруг, как при свете молнии, он увидел все: бунт в деревне Даббей, гибель помощника субаши у моста Хюсайн-ага, однорукий разбойник Доган, вожак лжедервишей Деде Султан, в коем Пальчики Оближешь подозревал бывшего управителя кадиаскера, связались в звенья одной цепи, в начале которой — увы, Пальчики Оближешь оказался прав! — стоял друг его молодости бывший кадиаскер, а ныне изникский ссыльный шейх Бедреддин Махмуд, ибо только от него слышал Джеляледдин Хызыр кощунственную для богословов мысль о развитии, которое якобы свойственно Истине, то есть Богу.

Ученый поднял руку и прервал ашика:

— Передай тому, кто тебя послал: решив, будто люди могут исправить мир, созданный Аллахом, впал он в грех самонадеянности! — Джеляледдин возвысил голос. — В великий грех! — И умолк. Опять сорвался на крик. Уж не уподобился ли он в самом деле на старости лет — береги его Аллах! — Мехмеду-бею и слугам мирской власти? Совладав с собою, он продолжил тихо: — Не миром небывалым окончится нынешняя смута. Снова кровью зальется наша земля… Кровью невинных…

Сату содрогнулся. Это звучало пророчеством. Ни словом не обмолвился Сату о поручении шейха, не назвал ни одного имени, а ученый понял все. И вместо того чтобы откликнуться на призыв старого друга, готов, похоже, встать на сторону врага.

Джеляледдин Хызыр понял сомнения ашика. Привел слова священного хадиса: «Приходите ко мне не с делами, а с намерениями вашими». И молвил с сокрушением:

— Я вам — не судья. Пусть бог рассудит! Скажи пославшему тебя: верую в чистоту и величие его помыслов. Не могу встать рядом, но в назидание потомкам, если Аллах попустит, занесу на бумагу без упущений, без искажений, все дела, коим окажусь свидетель, как они были.

Ашик приложил руку к сердцу. Поблагодарил поклоном. Кто-кто, а он знал: правдивое слово не имеет цены.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Битва

I

Сулейман-бей, османский наместник, опершись о луки кожаного ромейского седла, приподнял свое грузное тело и оглянулся. Воинство, которое он больше месяца собирал со всей айдынской земли, неподобающе растянулось. Передовой отряд лучников давно скрылся из виду, а пешие гулямы едва показались из-за поворота далеко позади. Трудно было себе представить, где плелись верблюды, груженные шатрами, снедью и прочей справой, да охранявший их отряд латников.

Сулейман-бей отер пот со лба, дорожками стекавший из-под высокого, обернутого чалмой клобука, сунул батистовый плат на место, за обшлаг рукава. Ничего не попишешь, весна ударила нынче ранняя, жара успела набрать силу. Не мудрено, что, прошагав с рассвета до третьей молитвы, гулямы устали, смешали строй, оторвались от ехавших шагом конных сотен во главе с наместником, его телохранителями, десятком отборных сабельных бойцов, бахадуров, и знаменосцем, алемдаром, с бело-зеленым треугольным стягом и рыжим бунчуком на тонком древке.