Спящие пробудитесь

Кормщик велел рубить мачту. Когда она с грохотом упала на палубу, Мюбарекшах распластал коврик, встал на молитву. То было внушительное зрелище: ветер рвал его седую бороду, задирал молитвенный коврик, хлестал намокшим концом чалмы по лицу, брызги окатывали с головы до пят, а он, высокий, прямой, вел разговор с Аллахом, ничего не замечая вокруг. Мюэйед хотел было тоже помолиться, но Бедреддин, внимательно следивший за моряками, заметил, что кормщик из последних сил пытается выжать кормило, вероятно, в расчете смягчить удар о стремительно приближавшийся скалистый берег. Бедреддин кинулся на помощь и потянул за собой Мюэйеда.

Море мотало вцепившихся в кормило пятерых мужчин, как медведь вцепившихся ему в ляжку собачонок. И все-таки снова и снова им удавалось возвращать руль в нужное положение.

— Минуем мыс, — прокричал кормщик Бедреддину, — будем живы! За ним песчаная отмель. — Он мотнул головой в сторону продолжавшего молитву Мюбарекшаха: — Плавать умеет?

Бедреддин пожал плечами:

— Откуда…

Кормщик указал ногой на привязанные к борту мокрые шкуры.

— Надуй! Привяжи старику под мышки! Пусть замолвит за нас словечко перед Аллахом!

Тут Бедреддин прервал свой рассказ и поглядел на внимавших его словам приятелей.

— Ни за что не угадаете, что пришло в тот миг мне в голову… Помните? «Однажды ученый грамматик поднялся на борт корабля.

— Учил ты грамматику, кормчий? — спросил он, к рулю подойдя.

— О нет, не учил, ваша милость, не знаю грамматики я.

И молвил ученый спесиво:

— Полжизни, знать, прожил ты зря.

Умолкнул обиженный кормчий, досаду в душе затая.

Но вот налетел в море ветер, и бездны разверзлись до дна.

— Умеешь ты плавать, любезный? — спросил его кормчий тогда.

— Нет, брат, не умею я плавать, ведь тело не держит вода.

— Что ж, — кормчий ответил спокойно, — всю жизнь, значит, прожил ты зря».

И Сеид Шериф и Хызыр, конечно, знали эту притчу Джеляледдина Руми. Но на их лицах было не веселье написано, а недоумение. И Бедреддин пояснил:

— Время было для шуток, понятно, неподходящее. Да и тот грамматик никак не походил на нашего учителя. Но, вероятно, у памяти свои законы…

Им удалось миновать скалистый мыс, иначе вряд ли Бедреддин мог бы рассказывать о происшедшем. После нескольких ударов о песчаное дно судно село на мель и завалилось на бок. Люди, бочки, снасти посыпались в воду. Бедреддин с Мюэйедом умели плавать. Как-никак они выросли не в аравийских пустынях, а в Румелии, где неуменье держаться на воде считалось признаком дикости. С помощью бурдюков удалось им вытащить на берег и Мюбарекшаха.

Оглушенные ударами прибоя, обессиленные, лежали они на мокром песке под лучами африканского солнца и никак не могли унять ледяной дрожи.

Погибли двое: один из моряков, — верно, оглушило кормилом при падении, и старый черный раб Мюбарекшаха, его вытащили на берег мертвым, — очевидно, сердце не выдержало страха. Собрали все выброшенное на берег. Оказалось, что на два десятка людей у них один бочонок с пресной водой и ни крошки хлеба. Мюбарекшах сберег кису с деньгами, подвешенную к шее на шнурке, но пользы от денег не было никакой: остров Таран, на котором они очутились, был безлюден, безлесен, безводен. Дня четыре могли продержаться…

Мюбарекшах первым делом вознес хвалу Вседержителю миров. Потом обошел спутников и поклонился каждому в ноги — слугам, морякам, ученикам своим. Благодарил за спасение.

— Разве что-либо зависит от усилий раба божьего, о учитель? — спросил потрясенный Бедреддин.

— Нет, не зависит, — услышал он в ответ. — Но без усилий ничего не бывает. Каждый из нас делал что мог. Моряки спасли судно, слуги — имущество, вы, ученики, — меня. Мне, старику, оставалось молиться и надеяться.

Мюбарекшах помолчал. Поймав взгляд Бедреддина, пояснил:

— Сбываются лишь те надежды, которые подкреплены верой и делом. Только труд души превращает разум, дарованный человеку, в действительное орудие познания Истины.

Понадобилось крушение, сиденье на острове Таран, чтобы Бедреддин до конца постиг величие духа своего учителя, а меж тем полуграмотный кормчий успел учуять его мигом.

Они пробыли на острове день, ночь и еще полдня. Когда буря улеглась, с проходивших следом судов заметили белую тряпку, которой размахивал, нацепив ее на шест, кормщик. Их взяли на борт, и после недолгого плавания они благополучно прибыли в обетованный для путешествовавших морем паломников порт Джидду. А оттуда караваном через пустыни Хиджаза отправились в Мекку.

Все время пути продолжал Бедреддин размышлять над словами учителя. Если разум дарован человеку как возможность, то, выходит, познание Истины не есть простое накопление сведений, а процесс развития самого разума.

Мысль Бедреддина была поразительна. Развитие разума… Но разве он не был дарован создателем человеку в том виде, в котором мы его знаем?

— Позволь, — заметил Джеляледдин. — Разве и по сию пору целые племена не коснеют в языческом многобожии и идолопоклонстве?

Вместо Бедреддина ему ответил Сеид Шериф: