Спящий дракон

– Потому что есть некие рамки, которых я не могу преступить – почему, ты никогда не поймешь. Я гораздо мудрее, гораздо разумнее, чем любой из вас может надеяться стать, но именно это… ограничивает меня.

– Чудесно. Могущество не только развращает, но и ограничивает – так?

– Ты медлишь, дилетант. Тянешь время. Отвечай на вопрос.

Что-то с этой оплатой не то, что-то в ней странное – те трое, похоже, не столько потеряли, сколько приобрели…

– Верно.

Лу Рикетти всегда был этаким чудаком, неудачником. Никакого самоуважения – вечно крутился вокруг Джейсона Паркера, как верный спаниель… Но попал на эту сторону, стал магом – и все изменилось.

Нет. Не изменилось. Аристобулус был другой стороной той же медали – самоуважение его опиралось на магию. Только на магию.

Точно. Лу Рикетти не ценил себя, пока Мать не потребовала у него расстаться с магией, не превратила в обычного человека.

– Снова верно. Продолжай.

Так… Уолтер – дело иное. Словотский всегда ценил себя высоко, даже, пожалуй, слишком. До Ландейла Уолтер не осознавал, что смертен, что может не все.

А Мать захотела, чтобы Уолтер увидел пределы возможностей, осознал свою смертность.

Но к чему все это? Ну, понял Уолтер, что уязвим – и что?

– Возможно, теперь он по-настоящему осознает, что уязвимы и другие.

Карл мысленно кивнул.

Ну и наконец, Энди-Энди со своей нелюбовью делать выбор. На самом деле, это очень похоже и на меня. Студент-психиатр, студент-социолог, игрок в бридж, ролевик… И так далее, и тому подобное. Если Андрей нерешительна, тогда я – почти предел всему.

– Именно.

– Тогда на что я должен решиться? Я же вижу, ты хочешь, чтобы я согласился на что-то – так все же: на что?

– На то, что тебе милее всего. На то единственное, что дает тебе ощущение настоящей жизни. Согласие заниматься этим до конца твоих дней и есть твоя доля платы.

Карл быстро прокрутил в голове все, чему учился, и все, чем увлекался, – нет, все не то. Вряд ли Мать стала бы заставлять его соглашаться окончить курс.

Но… – как она сказала? – я должен заняться «тем единственным, что дает мне ощущение настоящей жизни».

И тут все встало на место. Обычность. Самоотдача. Недостаток самоуглубленности. Способность понимать, что у других тоже есть чувства и что с чувствами этими надо считаться.

На ум Карлу пришли слова Джефферсона: «Та истина, что все люди равны, самоочевидна для нас…»

Но здесь это вовсе не было самоочевидным. Эллегон был личностью, хоть и не человеком – а его по произволу городской управы приковали в Пандатавэе к камню. На рынках рабов свистели бичи и лилась кровь. Ольмин и его банда сковали и унижали их – а все потому, что человек в этом мире был товаром.

И последний штрих: больше всего в своей жизни я радовался, когда освобождал Эллегона и когда, вытащив своих, уничтожил потом Ольмина и его мерзавцев.

– Великая Мать, вот моя плата: освобождение рабов. Но как? Убивать работорговцев? Рвать все цепи? Как?

– Это твоя забота. Согласен ты посвятить себя этому?

– Разумеется. – Карл попытался раскинуть руки – и не смог. – Но это не жертва.

– Но – плата, в той единственной монете, какую я могу принять.

Вокруг него зашевелились друзья. Энди-Энди прямо взглянула на Правящую Мать.

– Можешь считать и меня. Достаточно ли быстро я решилась?

– Да.

В голосе Матери проскользнуло удивление.

Лу Рикетти улыбался, скрестив на груди руки.

– Я с ними.

Уолтер Словотский повел плечами и воздел руки.

– Может, ты и обрекла нас на смерть, но попытка…

Карл обнял приятеля за плечи.

– Короче, он с нами… А теперь – как насчет Ахиры?

– Плата устраивает нас. Возрождение займет чуть больше года.

Уолтер покачал головой.

– Нам нельзя оставаться здесь. За голову Карла назначена цена, а Пандатавэйский Совет Гильдий один раз уже сумел отыскать его… Магией.

– Здесь этого не случится. Эта обитель… защищена. Но, – Мать вздохнула, – едва ли я смогу продержать вас здесь все это время: вы слишком шумите и… Ах, ну конечно. Течение времени… – Взмах руки, слова, что исчезали, едва сорвавшись с ее губ…

В окне позади трона замелькали, сменяясь, как сорвавшийся с цепи фильм, тьма и свет – солнце всходило и тут же садилось, и падала ночь, и опять день, и опять ночь, день-ночь, день-ночь, деньночьденьночьденьночь…

А потом бег их начал замедляться, пока сияющее солнце не повисло недвижимо, бросая слепящие лучи в зал с опустевшим троном.

Карл повел плечами: затекли за год, да и запылились…

– Все живы?

– Я точно жив, – раздался позади него хриплый голос Ахиры.

Ахира?

Карл обернулся. Гном смотрел на него, уперев руки в бедра и склонив голову набок.

– Ну и что? – поинтересовался он. – Услышу я хотя бы «привет!»?

– Джеймс!

Четырем высоким людям трудно одновременно обнять одного-единственного гнома, но они очень старались.

– Я пригласила к вам в компанию еще кое-кого.

Карл оглянулся на пустой трон. Он слышал голос, но Матери видно не было.

– Больше вы меня не увидите.

– Нет, подожди! – Он вздрогнул. – А если нам понадобится помощь? Разве ты…

– Нет. – Голос шел словно со всех сторон. – И никогда больше не станет Длань помогать вам. Я… прости, Карл Куллинан, но мы… не можем.

– Не понимаю.