О судьбе остальных оставшихся в живых спецназовцев — второго снайпера отряда Егорова, подрывника Легкопалова и бойца штурмовой группы Башки (его настоящую фамилию — Кранников — генерал узнал только после возвращения) — автору ничего не известно. По некоторым сведениям, все они остались в России и нашли свое место в нашем непростом мире, избежав при этом, как говорится, "и нищенской сумы, и кандальной тюрьмы"…
— За павших товарищей… — эхом повторил вслед за генералом Зельц, поднимаясь со стула.
Мгновение всем казалось, что сейчас он привычно одернет китель, но… на бывшем капитане был однотонный свитер, а вовсе не пустынная униформа Африканского экспедиционного корпуса… Выпили молча, не чокаясь. Первая неловкость, вызванная разницей в возрасте (Московенко поначалу никак" не мог привыкнуть, что за неполные два месяца его ровесник вдруг превратился в убеленного сединами старика, более умудренного жизнью, чем даже сам Юрий Сергеевич), постепенно исчезла, растворилась в содержимом привезенной Зельцем литровой бутылки "смирновки" ("Помните, господин генерал, вы говорили, что с меня бутылка?"). Сидели вчетвером в квартире Музыкального (его жена очень кстати уехала с внуками "готовить к зиме" загородную дачу), вспоминали тех, кто был с ними в Городе и на станции, делились впечатлениями и спорили о сущности Времени — Зельц, как оказалось, не только досконально изучил русский и сейчас поражал друзей сложными литературными оборотами, но и всерьез поднаторел в научных вопросах, споря с Обирой почти на равных. Ознакомление со всемирно известными достопримечательностями российской столицы было решено отложить на потом, посвятив день дружескому застолью. Которое, надо сказать, удалось на славу, получившись типично "нашенским", в стиле эдак семидесятых годов, со всеми соответствующими моменту атрибутами — холодной, прямо из морозилки, водочкой, нависшим под высоким потолком сигаретным дымом (курить Зельц так и не бросил) и конечно же принесенной майором гитарой, коей он владел, как оказалось, ничуть не хуже, чем автоматом.
После исполнения нескольких песен из "обязательного" застольного репертуара — сверх меры обрусевший за прошедшие годы Зельц в очередной раз поразил товарищей знанием и этой стороны русской культуры — раскрасневшийся от выпитого майор неожиданно признался, что начал писать стихи. Чем несказанно удивил не только бывшего капитана, но и своего, тоже бывшего, начальника:
— Ну, Сашок, ты даешь! — Юрий Сергеевич поискал глазами зажигалку (пока Катя не видит — можно и подымить. А то опять начнется: "Сердце, ишемия, тебе доктор что говорил?") и, прикурив, укоризненно покачал головой. — Нехорошо зарывать талант в землю, тем более от друзей.
— Да нет… — Московенко смущенно потупился. — Это я только сейчас начал, после нашего возвращения. Никогда не писал, а тут… Особенно ночью…
— Ну так давай, майор. — Генерал хитро прищурился, став похожим то ли на артиста Табакова, то ли на располневшего на чекистских харчах Дзержинского. — Просим…
Московенко покраснел еще сильнее и беспомощно взглянул на Обиру, глаза которой светились уже более не скрываемой и не сдерживаемой нежностью.
— Давай, Сашенька, не стесняйся. У тебя действительно неплохо получается. Ну пожалуйста…
— Хорошо, — обреченно выдохнул тот. — Я хочу начать вот с этого… Это самое первое, я его написал в тот день, когда мы вернулись в Москву… Оно, конечно, примитивное и рифма слабовата, но… Слушайте, короче… — Он окончательно засмущался и, опустив голову, тихонько продекламировал:
Полуостров Индостан, территория нынешней Индии.
Примерно 250 тысяч лет до нашей эры