Спикосрак капитана Немова

– Вот именно – «и»! Это только в кино и в книжках шпионы спускаются на рулетке и проникают на подводную лодку «Пионер». В жизни ничего такого нет, то есть, может, и есть, но не так, то есть не на рулетке и не на подводную лодку…

Эти наши словесные упражнения были прерваны громким хохотом, прозвучавшим в тишине чердака громче залпов праздничного салюта. Впрочем, хохот был нисколько не праздничным, был он мрачным, ядовитым и хитрым. Когда хохот, отгромыхав, затих, его сменил такой же в точности голос – то есть хитрый, мрачный и ядовитый, как у скользкой подколодной змеи:

– Значит, вот кто у нас по чердаку шастает! Вот какой такой домовой завелся, что белье у жильцов тырит!

В дверях стояла Сопелкина и крутила на пальце ключ.

– Теперь-то вы у меня не отвертитесь, теперь-то я на вас управу найду. Если дети такие шустрые, то какие ж тогда у этих детей родители. Чему они этих детей учат. Всех в колонию упеку, все у меня скоро поплачете…

– Мы, мы… – Я хотел объяснить по честному, как мы шли по этому чертову следу, как след привел на чердак и оборвался на краю крыши. Для наглядности я поднял кочергу и стал тыкать кочергою в окошко. Щелчков стал мне помогать, проделывая то же самое топором. Ну и допомогался. Тупое тяжелое острие зацепилось за бельевую веревку, та, не выдержав грубой силы, лопнула и упала вниз. А тут еще кот Василий запутался в какой-то рванине, под которой невзначай оказался. Он дергался туда и сюда, чихал, наглотавшись пыли, затем взвился реактивным снарядом и, ударившись о чердачную балку, немедленно рухнул вниз.

Сопелкина как открыла рот на какой-то обличительной фразе, так его с тех пор и не закрывала, тупо глядя на чердачный разгром. Творящееся на чердаке безобразие вогнало ее в молчаливый ступор. И лишь зрелище летающего кота вернуло соседку к жизни. Она вздрогнула и, пригнувши голову, ринулась в открытую дверь. Ринулась, но не тут-то было. Веревка, словно тропическая лиана, опутала обе ее ноги, и когда верхняя половина тела уже достигла площадки лестницы, нижняя продолжала сражаться с коварными бельевыми петлями. Тело, не выдержав перекоса, глухо стукнулось об пол и порог и исчезло в облаке пыли.

Щелчков бросился помогать соседке. Он занес над ней свой топор, чтобы перерубить веревки, но Сопелкина, извернувшись змеей, с сиплым криком: «Убивают! На помощь!» – уползла за дверной порог.

Дверь грохнула и закрылась. Снаружи царапнул ключ. По лестнице простучали шаги, и вскоре все стало тихо.

Щелчков опустил топор. Я подошел к двери, подергал, хотел открыть. Но дверь этого не хотела, послушная сопелкинскому ключу. Мы оказались заперты – Василий, Щелчков и я.

– Теперь она всей улице раззвонит, будто мы ее заманили на чердак и хотели зарубить топором, – хмуро сказал Щелчков. – И в милицию заявление напишет. – Он плюнул со злостью под ноги. – Надо срочно отсюда сматываться.

– Как? Дверь-то заперта!

– По крыше, – сказал Щелчков.

Я вспомнил следы над пропастью, и лоб мой покрылся потом.

– По крыше я не пойду.

– Ну, тогда… – Щелчков пнул дверную преграду и поскреб топором затылок. – Тогда будем вышибать дверь. – Он по очереди поплевал на ладони и задумчиво повертел топор.

Я встал между ним и дверью.

– Ты что, совсем очумел? Весь дом на ноги поднимешь. Давай уж лучше по крыше. – Я тоскливо посмотрел на окно.

Вот оно, сказал вдруг Василий. Только почему оно оказалось здесь, а не там, где мы его съели.

– Ты о чем? – спросил я кота.

О кольце, ответил Василий. Вот оно, то колечко, которое было на попугае.

Мы нагнули головы над тем местом, над которым склонился кот. В пыли возле самой двери, там, где только что лежала Сопелкина, мы увидели маленькое колечко, невзрачное, чуть заметное, мимо такого пройдешь и, разве что если споткнешься, заметишь.

Глава одиннадцатая. Скальпель маньяка Севастьянова

Я первый протянул руку к кольцу, но Щелчков каким-то хитроумным маневром подвел свою ладонь под мою и накрыл нашу нечаянную находку. Я удивился его наглости и коварству – как никак, а мы с ним были друзья, да и дело, приведшее нас сюда, было общее и никакой выгоды не сулило. Я уже собрался сказать, что думаю по этому поводу, но тут заметил некую странность в опередившей мою руке. Рука Щелчкова была какая-то не такая. Во-первых – подозрительно грубая. И вся какая-то мохнатая, что ли. Спутанные густые волосы покрывали ее поверхность от запястья и почти до самых ногтей. И сами ногти были ржавые, как железо, с давно не стриженными, обломанными краями. Но не это удивило меня больше всего. На пальцах, под зарослями волос, неясно, как коряги в озерной мути, проступали синеватые буквы. По буковке на каждом, кроме большого. Буквы складывались в короткое слово. С пятой или шестой попытки мне удалось его прочитать. Там было написано: «СЕВА». А Щелчкова звали не Сева.

– Детки в клетке, – сказали сверху.