Спикосрак капитана Немова

– Нет, ребята, вы меня не так поняли. Домой вам сейчас нельзя. Это может стоить вам здоровья и даже жизни. Дело в том, что психованный маньяк, о котором вы только что мне сказали, это… это… Это мой родной брат. – Последнюю фразу капитан Немов произнес и с жалостью, и с болью одновременно.

– Ух ты… – сказал Щелчков. – Так, может, вы с ним на пару работаете?

– Не шутите так, молодой человек! Я вам добра желаю. Я же, когда узнал, что он вас преследует, сразу вас сюда записочкой вызвал. Чтобы предотвратить душегубство и живодерство с братниной стороны.

– Так получается, это не мы к вам сюда на помощь спешили, это мы сами себя спешили сюда спасать? – Я чувствовал, что слова путаются и выходит сплошная абракадабра. Причина была в волнении.

– Секундочку, – вмешался Щелчков. Он смотрел на товарища капитана, недоверчиво сощурив глаза. – А у этого вашего брата, кроме вас, еще братья есть? – Слово «брат» у него прозвучало с заминкой – ядовитой, как у Фомы неверующего.

Я понял, почему он спросил, вспомнив сцену на скамейке в саду, когда Сопелкина, наша соседка, обвинила Севастьянова в братоубийстве.

– Нет, я – единственный, – ответил капитан Немов и, увидев, как с губ Щелчкова готов сорваться очередной вопрос, остановил его взмахом руки. – Знаю, ребята, знаю. Вопросов у вас ко мне, наверное, очень много. Поэтому предлагаю так. Сейчас, – он посмотрел на часы, – я рассказываю вам самое основное. Потом… – Он нахмурил брови. – Потом – судя по обстоятельствам. Но, конечно, в первую очередь – Шкипидаров. Будем вашего товарища выручать.

Он обвел нас пристальным взглядом и начал свой суровый рассказ.

Глава двадцать вторая. История родных братьев

Лет, примерно, до четырнадцати – пятнадцати мы с братом жили как на разных планетах. Он все время пропадал во дворе, я же в основном сидел дома и, кроме школы и Дворца пионеров, практически не бывал нигде. Даже летом, когда наступали каникулы, из Ленинграда нас вывозили порознь – меня к бабушке по отцовской линии, в деревню под Лодейное Поле; брата – к тетке, материной сестре, в поселок Неболчи Новгородской области.

Я был хилым, спортом не увлекался, читал Жюль Верна и Алексея Толстого и мечтал полететь на Марс. Брат был младше меня на год, книжек он не читал вообще, а во дворе занимался тем, что мучил бедных четвероногих жителей. Поймает какую-нибудь дворнягу, привяжет к водосточной трубе и ну выдергивать ей шерсть по шерстинке. Или птичек ловил петлей – воробушков там или синичек – и отпиливал им лобзиком лапки. Когда его за это наказывали, он нервничал, кусался и плакал, говоря учителям и родителям, что делает это в научных целях – для проверки животных на выживаемость.

Когда я окончил школу, то пошел на водолазные курсы обучаться специальности водолаза. Все мальчишки тогда чем-нибудь увлекались – водолазным делом, воздухоплаванием, радио или чем другим. А потом началась война, меня призвали в водолазные войска, и воевал я в них до самой победы. Служба была тяжелая, из дома никаких весточек – по причине моей сугубой секретности и невозможности оглашать адрес. Поэтому – что там с братом? воюет он или сидит на брони? – о судьбе его я ничего не знал.

Войну я кончил в звании капитана. Когда же я вернулся домой и вошел в нашу квартиру на Канонерской, первый, кого я увидел, был спящий на оттоманке братец, а рядом с ним на столике у стены – аквариум с раздувшимися пиявками. Оказывается, пока я в шлеме и свинцовых бахилах сражался на подводных фронтах, брат, действительно, получил броню и проработал все военные годы в Вологде на пиявочном производстве. Работой своей он гордился и в спорах со мной доказывал, что если бы не его пиявки, победа над фашистскими оккупантами отсрочилась бы на несколько лет. Я смеялся над этой глупостью, он злился на меня, и мы ссорились.

Так мы ссорились года три, пока братец мой не съехал с квартиры, женившись на молоденькой продавщице из зоомагазина на Боровой. Пять лет я с ним практически не встречался – было некогда, я увлекся изобретательством. Слышал иногда от знакомых, что братец мой то ли спился, то ли ушел в науку, то ли первое и второе вместе. Но из-за вечной нехватки времени навестить его и выяснить, что да как, я так ни разу и не собрался.

Главной целью моих тогдашних забот была, конечно, машина времени. Все остальное придумывалось по ходу – и шапка-гиперболоид, и вечнозеленый веник, и деревянный магнит, и не тонущие в воде кирпичи. Принцип работы машины времени пришел мне в голову как-то ночью, во время бессонницы, когда я слушал, как тикают на столе часы. Тиканье расходилось волнами: тик – и идет волна, тик – и бежит другая. Я подумал, а что если в доме установить такое число часов, чтобы волны времени, ими распространяемые, накладывались одна на другую, скрещивались, пересекались, образовывали густую сеть. Тогда можно регулировать его бег, подгонять, тормозить, даже, вероятно, и останавливать.