Спин

Все эти люди спешили завершить работу до официального объявления о присутствии Вана. Федеральное правительство хотело получить хотя бы приблизительный каталог архивов. Многое в привезенном излагалось на некоем варианте английского, но кое-что было записано и на каком-то марсианском научном жаргоне. Естественно, что правительства других стран тоже желали получить доступ к марсианским архивам. Госдепартамент планировал изготовить «санированные» копии для иностранцев, из которых предполагалось удалить кое-что потенциально ценное и все потенциально опасное. А оригиналы припрятать подальше.

Отряды господ ученых воевали за право доступа к марсианину, интерпретировавшему и объяснявшему неясные места. Несколько раз меня изгоняли из квартиры Вана подчеркнуто вежливые джентльмены и дамы из группы физики высоких энергий или группы молекулярной биологии, требуя свои законные, назначенные заранее четверть часа. Ван охотно знакомил меня с ними, но они энтузиазма не проявляли, а руководительница медицинской группы чуть не упала в обморок, узнав, что я личный врач марсианского гостя.

Джейс слегка успокоил ученых, кинув им версию, что я представляю собою часть «процесса социализации», облегчающего усвоение Ваном туземных манер вне научного и политического контекста. Я пообещал руководительнице медиков, что не стану ничего назначать или прописывать Вану без ее ведома. Среди исследователей прошел слушок, что я мирской авантюрист и затесался в их сферу деятельности лишь для того, чтобы сочинить о Марсе и марсианах толстую книгу, контракт на которую у меня уже в кармане. Слух этот возник сам по себе, но мы его не опровергали, так как он нашим целям лишь способствовал.

Доступ к фармацевтике оказался проще, чем я ожидал. Ван прибыл с грудой марсианских лекарств, ни одно из которых не имело аналогов на старой Земле и каждое, по его словам, могло ему понадобиться. При посадке все имущество забрали, но затем, когда Госдепартамент присвоил Вану статус посла, вернули. Без сомнения, правительство распорядилось произвести анализ всех марсианских лекарственных средств, но Ван сомневался, что грубые земные инструменты позволят проникнуть в суть мудреной марсианской фармакопеи. Ван просто выдал несколько сосудов с потребным материалом Джейсону, который вынес их из компаунда в кармане, пользуясь своим начальственным положением.

Ван подробно проинструктировал меня относительно дозировки, графика введения, противопоказаний и возможных осложнений. Меня этот длинный перечень сопутствующих опасностей, разумеется, не обрадовал. Ван сказал, что даже на Марсе летальность составляет вовсе не пренебрежимую величину в 0,1 процента. Нельзя было забывать также, что случай Джейсона осложняется его заболеванием.

Но без лечения Джексону пришлось бы еще хуже. И он твердо решился сделать этот шаг, со мной или без меня. Здесь руководителем лечения выступал не я, а Ван Нго Вен. Моя роль ограничивалась надзором за процедурой и выявлением побочных эффектов. Это, конечно, облегчало мою совесть, но вряд ли было бы учтено судом. Хотя Ван и «прописал» лекарства, ввел-то их в организм больного не он.

Ввел их я.

Ван Нго Вен далее не присутствовал при этом. Джейс устроил себе — и мне — трехнедельный отпуск в ноябре — начале декабря, на время, в течение которого Ван должен был стать мировой знаменитостью и прославить свое не. для всех обычное имя. Вану суждено было выступить перед Генеральной Ассамблеей ООН и воспользоваться гостеприимством сонма более или менее запятнанных кровью монархов, мулл, премьеров, а Джейсону — потеть и блевать, прорываясь к здоровью.

Нам нужно было укромное местечко, в котором можно было «болеть на здоровье», не привлекая излишнего внимания, однако в пределах досягаемости кареты скорой помощи на случай, если что-то пойдет наперекосяк.

– Я знаю приличное местечко, — сказал Джейсон. — Где?

– «Большой дом».

Я рассмеялся, но потом понял, что он не шутит.

* * *

Диана позвонила примерно через неделю после посещения Ломаксом «Перигелион фаундейшн» и после того, как Молли уехала получать свой гонорар, обещанный И-Ди или нанятыми им детективами.

Воскресный вечер. Я один в доме. Солнце, шторы задернуты. В течение недели меня отвлекали работа в медпункте и наши засекреченные заседания с Ваном и Джейсом. И в течение недели я с опаской подумывал о выходных. Будни хороши занятостью, нагромождением осязаемых дел, для которых находится решение; забот, вытесняющих боль и заглушающих угрызения совести. Здоровый процесс или, по крайней мере, отсрочка неизбежного. Но рассеиваются толпы, затихает шум, ты попадаешь домой, в пустую комнату, к перегоревшей лампочке, к скомканной неубранной постели.