Спин

Я проследовал за пей к машине, должно быть, выделенной И-Ди. Черный лимузин с федеральными наклейками; весьма неразговорчивый водитель с манерами отлаженного автомата помог загрузить багаж, в ответ на благодарность вскинул два пальца к шляпе и нырнул в кабину, отделенную стеклянной перегородкой от шикарного пассажирского салопа. Не дожидаясь указаний, он повел машину к клинике университета Джорджа Вашингтона.

Кэрол похудела, голова ее на фоне кожаной спинки дивана казалась птичьей. Она вынула из крохотной сумки крохотный платочек, промокнула глаза:

– Все плачу и плачу... Даже смешно... Вчера контактные линзы выплакала, потеряла напрочь, можешь себе представить? Знаешь, есть вещи, к которым привыкаешь, как будто так вечно и быть должно. Так я привыкла к твоей матери. Все в доме в порядке, она рядом... Далее когда ее в доме не было, я знала, что она рядом, через газон. Я ночами часто просыпаюсь, ты это можешь понять. И мир казался хрупким, я боялась упасть, провалиться, как будто сейчас пол проломится, и буду падать, падать без конца. Л потом подумаешь о ней, и легче становится. Представишь, что она спит здоровым крепким сном в маленьком доме... Как улика в суде. Вещественное доказательство номер такой-то, Белинда Дюпре, возможность умиротворенности. На пей дом держался, Тайлер, уж знал ты это или нет...

Похоже, что я это сознавал. Фактически оба дома, большой и малый, представляли собою одно домохозяйство, хотя в детстве я видел лишь различия: наш домик, скромный и спокойный, noire blanche maison, petite et tranquille, и «большой дом», в котором игрушки дороже, а споры злее.

Я спросил, побывал ли И-Ди в больнице.

– И-Ди? Куда там. Он занят. Для того чтобы запускать ракеты на Марс, надо постоянно водить кого-то по кабакам. То же самое, что держит Джейсона во Флориде. Джейсон, как я понимаю, ведет практическую часть, если есть у них там эта практическая часть, а И-Ди работает фокусником на арене, извлекает из разных шляп нужные деньги. На похороны-то он, конечно, приедет. — Я вздрогнул, и она виновато улыбнулась.— Что поделаешь. Врачи говорят...

– Что она не выздоровеет?

– Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты улсе сам зрелый доктор с практикой... Бог мой, летит время...

Я не обижался на такую прямоту, даже ценил ее. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая ее врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещенный мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.

Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и я спросил, не войдет ли она внутрь.

– Нет. Не стоит. Я уже не раз с ней прощалась.

Побуду на свелсем воздухе, где не пахнет дезинфекцией. Покурю с санитарами у приемного покоя, у каталок. Зайдешь за мной туда?

Я пообещал.

Мать оставалась без сознания, на искусственном дыхании. Меха аппарата посвистывали, грудная клетка матери расширялась и опадала. Голова ее поседела почти полностью. Я погладил ее по щеке, но она не реагировала.

Повинуясь совершенно неуместному здесь врачебному рефлексу, я приподнял одно из ее век, должно быть, чтобы проверить реакцию зрачка. Глаз, однако, сильно пострадал от кровоизлияния при ударе. Я увидел залитое кровью, красное, как спелый томат, глазное яблоко.

* * *

По дороге домой Кэрол пригласила меня на ужин, по я отказался, объяснив, что справлюсь сам.

– В кухне у матери, конечно, есть кое-какие запасы, но, если передумаешь, мы будем тебе рады. Конечно, без твоей мамы там уже нет прежнего порядка, но приличная спаленка для тебя, конечно, нашлась бы.

Я поблагодарил, но сказал, что хотел бы побыть в доме детства.

– Ну смотри. Передумаешь — приходи без церемоний. — Она смотрела на маленький дом через газон, как будто не видела его десять лет. — Ключ-то у тебя с собой?

– Да, все еще с собой.

– Ну что ж... В общем, как хочешь. В больнице наши телефоны есть, если что.

Кэрол обняла меня еще раз и направилась вверх но ступеням с решительностью, если не рьяностью, показывающей, что она слишком долго оттягивала сегодняшнюю выпивку.

Я пересек побуревший от зимних холодов газон и вошел в дом матери. Конечно же, ее дом в большей степени, чем мой, хотя следы моего присутствия не исчезли. Уезжая в университет, я оголил комнату, забрал все, что мне тогда казалось важным. Мать, однако, поддерживала в порядке мою постель и заполнила зияния на сосновых полках и подоконнике цветочными горшками. В ее отсутствие цветы быстро пересыхали, я полил их. Везде все чисто, аккуратно. Диана как-то назвала манеру моей матери вести хозяйство «пропорциональной», что означало поддержание порядка без одержимости. Я зашел в гостиную, в кухню, заглянул в ее спальню. Не все непременно на месте, но для всего определено место.