Спин

Я проследовал за ней к машине, должно быть, выделенной И-Ди. Чёрный лимузин с федеральными наклейками; весьма неразговорчивый водитель с манерами отлаженного автомата помог загрузить багаж, в ответ на благодарность вскинул два пальца к шляпе и нырнул в кабину, отделённую стеклянной перегородкой от шикарного пассажирского салопа. Не дожидаясь указаний, он повёл машину к клинике университета Джорджа Вашингтона.

Кэрол похудела, голова её на фоне кожаной спинки дивана казалась птичьей. Она вынула из крохотной сумки крохотный платочек, промокнула глаза:

— Всё плачу и плачу… Даже смешно… Вчера контактные линзы выплакала, потеряла напрочь, можешь себе представить? Знаешь, есть вещи, к которым привыкаешь, как будто так вечно и быть должно. Так я привыкла к твоей матери. Всё в доме в порядке, она рядом… Даже когда её в доме не было, я знала, что она рядом, через газон. Я ночами часто просыпаюсь, ты это можешь понять. И мир казался хрупким, я боялась упасть, провалиться, как будто сейчас пол проломится, и буду падать, падать без конца. А потом подумаешь о ней, и легче становится. Представишь, что она спит здоровым крепким сном в маленьком доме… Как улика в суде. Вещественное доказательство номер такой-то, Белинда Дюпре, возможность умиротворённости. На ней дом держался, Тайлер, уж знал ты это или нет…

Похоже, что я это сознавал. Фактически оба дома, большой и малый, представляли собою одно домохозяйство, хотя в детстве я видел лишь различия: наш домик, скромный и спокойный, noire blanche maison, petite et tranquille, и «большой дом», в котором игрушки дороже, а споры злее.

Я спросил, побывал ли И-Ди в больнице.

— И-Ди? Куда там. Он занят. Для того, чтобы запускать ракеты на Марс, надо постоянно водить кого-то по кабакам. То же самое, что держит Джейсона во Флориде. Джейсон, как я понимаю, ведёт практическую часть, если есть у них там эта практическая часть, а И-Ди работает фокусником на арене, извлекает из разных шляп нужные деньги. На похороны-то он, конечно, приедет. — Я вздрогнул, и она виновато улыбнулась. — Что поделаешь. Врачи говорят…

— Что она не выздоровеет?

— Что она умирает. Да. И я тебе говорю, как врач врачу. Ты не забыл, что я когда-то была врачом? Когда была способна на это. И вот ты уже вырос, ты уже сам зрелый доктор с практикой… Бог мой, летит время…

Я не обижался на такую прямоту, даже ценил её. Может быть, причиной подобного поведения Кэрол была заставшая её врасплох трезвость. Она вдруг вернулась в ярко освещённый мир, от которого двадцать лет пряталась в тени, и мир этот оказался таким же ужасным, как и прежде.

Машина подрулила к больнице. Кэрол уже освоилась в реанимационном отделении и довела меня до самой двери палаты, в которой умирала мать. Она остановилась перед дверью, и я спросил, не войдёт ли она внутрь.

— Нет. Не стоит. Я уже не раз с ней прощалась. Побуду на свежем воздухе, где не пахнет дезинфекцией. Покурю с санитарами у приёмного покоя, у каталок. Зайдёшь за мной туда?

Я пообещал.

Мать оставалась без сознания, на искусственном дыхании. Меха аппарата посвистывали, грудная клетка матери расширялась и опадала. Голова её поседела почти полностью. Я погладил её по щеке, но она не реагировала.

Повинуясь совершенно неуместному здесь врачебному рефлексу, я приподнял одно из её век, должно быть, чтобы проверить реакцию зрачка. Глаз, однако, сильно пострадал от кровоизлияния при ударе. Я увидел залитое кровью, красное, как спелый томат, глазное яблоко.

* * *

По дороге домой Кэрол пригласила меня на ужин, но я отказался, объяснив, что справлюсь сам.

— В кухне у матери, конечно, есть кое-какие запасы, но если передумаешь, мы будем тебе рады. Конечно, без твоей мамы там уже нет прежнего порядка, но приличная спаленка для тебя, конечно, нашлась бы.

Я поблагодарил, но сказал, что хотел бы побыть в доме детства.

— Ну смотри. Передумаешь — приходи без церемоний. — Она смотрела на маленький дом через газон, как будто не видела его десять лет. — Ключ-то у тебя с собой?

— Да, всё ещё с собой.

— Ну что ж… В общем, как хочешь. В больнице наши телефоны есть, если что.

Кэрол обняла меня ещё раз и направилась вверх по ступеням с решительностью, если не рьяностью, показывающей, что она слишком долго оттягивала сегодняшнюю выпивку.

Я пересёк побуревший от зимних холодов газон и вошёл в дом матери. Конечно же, её дом в большей степени, чем мой, хотя следы моего присутствия не исчезли. Уезжая в университет, я оголил комнату, забрал всё, что мне тогда казалось важным. Мать, однако, поддерживала в порядке мою постель и заполнила зияния на сосновых полках и подоконнике цветочными горшками. В её отсутствие цветы быстро пересыхали, я полил их. Везде всё чисто, аккуратно. Диана как-то назвала манеру моей матери вести хозяйство «пропорциональной», что означало поддержание порядка без одержимости. Я зашёл в гостиную, в кухню, заглянул в её спальню. Не всё непременно на месте, но для всего определено место.