Спиноза за 90 минут

Несмотря на все решительные усилия Спинозы использовать в описании геометрию, его метафизическая система обладает поэтическими чертами. Достаточно упомянуть некоторые из них: целью мудрых должна быть попытка увидеть Вселенную так, как видит ее Бог sub specie aeternitatis (со стороны вечности). Каждое человеческое тело есть часть тела Бога, так, если мы вредим другим, мы наносим вред себе. Счастье каждого из нас зависит от счастья всех. Вселенную нельзя объяснить чем-то другим, даже Богом, потому что это и есть Бог. Вселенная, таким образом, не имеет смысла, но является смыслом самой себя.

Многие идеи Спинозы разъясняют мир тем, кто не верит ни в Бога, ни в его систему. Его теория чувств отличается особой проницательностью. В отличие от других теорий, появлявшихся до XX века, теория Спинозы не кажется наивной (или просто неверной) в свете современной психологии. Желание здесь определено как «сама сущность человека». А «удовольствие — это переход человека из состояния неполной безупречности в состояние большей безупречности». По поводу боли можно утверждать противоположное. Далее. «Удивление — это мысль о предмете, на котором рассудок концентрируется, потому что именно эта мысль не связана ни с одной другой». Поразмыслите над этим, приняв во внимание известное речение Платона: «Философия начинается с удивления». Несложно представить Спинозу, охваченного удивлением при размышлении над своим Богом, который никак не связан ни с чем, потому что он и есть все. Но определение Спинозой любви, как «удовольствия, сопровождаемого мыслью о внешней причине», вероятно, не соответствует его концепции amor intellectualis dei (интеллектуальной любви к Богу). По мнению Спинозы (и современной психологии), эта интеллектуальная любовь к Богу должна была бы неизбежно содержать элемент любви к себе, если Бог и Природа одно и то же. И этот элемент не имел бы внешней причины. Спиноза пытается защитить себя от подобных нападок, утверждая: «Интеллектуальная любовь рассудка к Богу есть часть бесконечной любви, испытываемой самим Богом». Но это, похоже, только подтверждает существование изъяна в его аргументации.

Несмотря на столь явные несостыковки, его теория переходит к «доказательству» нескольких глубоких наблюдений. «Нет надежды без страха и страха без надежды». Как уверенность, так и отчаяние происходят «из понятия о вещи, имеющей отношение к будущему или прошлому, благодаря которой повод для сомнений был устранен».

Однако причина сомнений (и ошибки) обнаруживает серьезный недостаток в философии Спинозы. Сам Спиноза не имел сомнений относительно определенности и истинности своей мысли: «Я не полагаю, что нашел лучшую философию, но я знаю, что нашел истинную. Если вы спросите меня, как я понял это, я отвечу, что так же, как вы понимаете, что сумма углов треугольника равняется сумме двух прямых углов». Спиноза рассматривал сомнение и ошибку в неоплатонической манере, считая их отсутствием истинного знания или его недостаточностью. Другими словами, сомнение и ошибка это не что иное как неполное понимание истины (и лишь истина обладает действительностью). Это мнение не более состоятельно, чем утверждение философа о геометрической неоспоримости его философии. (Хотя он не мог этого знать, в неевклидовой геометрии кривых поверхностей сумма трех углов треугольника не всегда равняется сумме двух прямых углов.)

Согласно Спинозе, «стремление к самосохранению есть важнейшее и единственное основание добродетели». Однако, если самосохранение является основой, то как можно объяснить самоубийство? Спиноза утверждал, что в этом случае «внешние и скрытые причины… могут так воздействовать на тело, что становятся причиной принятия на себя иной сущности, противной той, которая была изначальна». Другими словами, самоубийство не свойственно человеку и человек, совершающий самоубийство, ведет себя как некое другое существо. Эту мысль, как и теорию сомнения, вряд ли можно признать адекватной. Но все это незначительные изъяны в системе, отличающейся мудростью и проницательностью.

Действительно, тонкость суждений Спинозы (и отсутствие грубых ошибок) становятся еще более изумительными, принимая во внимание упорство, с которым он применяет геометрию во всех случаях: «Я рассматриваю действия и поступки человека точно также, как если бы я имел дело с прямыми, плоскостями или геометрическими телами».