Спираль

В комнате снова сгустилась напряженная тишина.

Марина, не в силах вынести его взгляд, чуть не плача, уткнулась лицом в подушку.

Рамаз понял, что еще минута, и у Марины начнется истерика.

Он стянул с нее одеяло и присмотрелся к животу.

Ничего подозрительного не было заметно, у этой цветущей женщины он всегда округло выдавался вперед.

Рамаз едва сдержал себя, чтобы не вскочить и не пнуть ее ногой в живот.

Немного спустя Марина накрылась одеялом.

Она как будто позволила Рамазу убедиться, что не обманывает его. Бледная как полотно, беззвучно плача, лежала она с закрытыми глазами и ощущала на себе взгляд Рамаза. Женское чутье подсказывало ей, что она противна ему. Понимала, что все кончено, все погибло, что она сама подвела себя к краю пропасти. Остановившись на краю, заглянула вниз и замерла от ужаса, увидев ощетинившееся каменными глыбами далекое дно мрачного, мглистого провала. Она отступила назад, сделала несколько шагов прочь от края и с надеждой посмотрела на яркие лучи прятавшегося за горами солнца.

— Не думал я, что ты такая дрянь! — сказал вдруг Рамаз.

Сгинул сияющий букет лучей невидимого за горами солнца, будто там выключили прожектор. Многоцветные горы разом почернели.

— И это говоришь мне ты?! — после недолгой оторопи вырвалось у Марины. — Хотя так мне и надо! Ты, наверное, прав, ослепленная любовью, я поддавалась тебе и сделалась соучастницей твоих махинаций! Неужели за все это время нельзя было почувствовать, что ты не любишь меня?! Разве трудно было понять, что я потребовалась тебе для твоих темных дел? А я не понимала, ничего, к сожалению, не понимала! Сначала одурела от любви, потом где уж было раскусить, что мужчина, одаренный сверхъестественным даром, первоклассно может обманывать наивную, обездоленную женщину!

— Я и сейчас очень люблю тебя, Марина! — негромко сказал Рамаз. Он вдруг понял, что не стоит усложнять дело. Не стоит сгоряча отрубать пути назад. Сначала следует хорошенько все обдумать, внести в дело ясность. Решения под горячую руку до добра не доведут. — Ты сомневаешься, что я по-прежнему люблю тебя?

— Я не верю тебе, — всхлипнула несчастная Марина.

Рамаз успокоился. По голосу беспомощной, отчаявшейся женщины он понял, что она готова ухватиться за соломинку.

— Я тебя очень люблю, — более спокойно повторил он. — Известие о ребенке было для меня как гром среди ясного неба. Я растерялся и рассердился. Разве ты не понимаешь, что мне сейчас не до ребенка, и вообще, интересовалась ли ты когда-нибудь, что я думаю на этот счет?

— Рамаз!

— Давай не будем сегодня говорить на эту тему! — оборвал он Марину. — Потерпи немного, бог даст, я переварю и, смирюсь с тем, что ты сказала, или найду какой-то выход.

У Марины сразу отлегло от сердца. Она хоть и не верила словам Рамаза, но все равно цеплялась за единственную паутинку надежды.

Рамаз снова положил голову на подушку и закрыл глаза. С закрытыми глазами он мыслил более здраво и быстро.

Марина внимательно смотрела на него. Когда в первый раз после двухмесячной разлуки она увидела его с усами, сердце ее дрогнуло. Она подсознательно почувствовала, что в выражении лица Рамаза изменилось нечто гораздо большее, чем могли изменить отпущенные усы.

Рамаз чувствовал, что Марина пристально смотрит на него. Нервы разгулялись, но он старался, чтобы на лице ничего не отражалось, и сам удивлялся, как ему удается сохранять спокойный вид, в то время как он взбешен до глубины души.

Лицо у него было холодное и неподвижное, словно у статуи. Но в голове с быстротой молнии возникали, метались и путались мысли, как в озере, скованном тяжелым льдом, снуют и мечутся задыхающиеся от нехватки кислорода рыбы.

«Погибло, все погибло!

Если Мака узнает про ребенка, надеяться не на что!

А она, конечно, узнает, что утаится в Тбилиси?»

Больше двух месяцев Рамаз не виделся с Мариной. Он и до этого собирался как-нибудь отделаться от нее. Сначала долгая поездка в Москву, потом миллион, как он объяснял Марине, дел мешали ему навещать молодую женщину. Ее подозрительность он убаюкивал ласковыми словами. Ему не хотелось, чтобы их разрыв сопровождался скандалом. Рамаз понимал, что Марина пойдет на все, только бы не выпустить его из рук. Поэтому и старался, чтобы она исподволь смирилась с ожидаемым несчастьем. Главное — выиграть время и обнадежить Марину, чтобы никто не узнал об их романе.

Рамаз понимал: если до Марины дойдет весть о его отношениях с Макой Ландия, она в отчаянии ни перед чем не остановится. Нетрудно догадаться, что Марина предаст огласке тайну с передатчиком и не преминет намекнуть на его причастность к сейфу. Еще хорошо, что ей неизвестно, как он орудовал в нем. Если же она откроет тайну с японским передатчиком, нет никакой надежды, что директор института не раструбит об этом по всему свету. С тех пор как он отправился в Москву, не было нужды пользоваться этим передатчиком. Все было улажено, его уже не интересовали разговоры и замыслы Кахишвили. И все-таки стальная пластинка под столом директора оставалась уликой. Снять ее нетрудно, но следы шурупов — достаточно веское доказательство.