Спираль измены Солженицына

И за этого человека я сражался, стремясь создать ему в глазах моих литературных друзей репутацию, как я был убежден, вполне заслуженную! Что общего между моей мечтой о новом, «лучшем», «реформированном» социализме, которую А. И. Солженицын должен был претворить в жизнь, и этой мистикой средних веков? Сознает ли Александр Солженицын, что не к месту он излагает свои политические идеи? Что нападает на демократию перед людьми, которые считают себя настоящими демократами?..

Впрочем, это было лишь началом моего разочарования. Позже, чем чаще я сталкивался с его нелепыми высказываниями, тем сильнее удивлялся собственной политической близорукости…

— Россия не нуждается в море, мы не морской народ, как англичане, а сухопутный. Наша активность на море противоречит исконному русскому образу жизни, вносит в него чуждые элементы и разлагает мораль нации. Так же как от моря, мы должны отказаться и от своих земель в советской части Азии, где живут народы, чуждые нам по своей культуре, языку и — прежде всего — по религиозным традициям. Замкнуться, сосредоточиться — это единственная возможность для дальнейшего развития русских.

Затем Александр Исаевич делает паузу. Тыльной стороной ладони гладит он свою бороду. Его искристо-голубые глаза темнеют. Тишина, словно неуловимое чудище, наполняет комнату.

Солженицын глубоко вдыхает воздух и, делая ударение на каждом слоге, продолжает:

— Россия согрешила. Согрешила перед собой и другими народами, поэтому иссякли ее моральные, социальные и политические силы. Единственное, что у нее осталось, — это чудовищная военная мощь, которая без труда способна за две недели уничтожить всю Западную Европу. Это действительно так — без труда может уничтожить, но уже ничего не может без труда обновить… Прежде всего она не может воскресить свои моральные силы и свою здоровую, истинно национальную жизнь, если только…

Долгая пауза, затем выкрик:

— …если не будет покаяния!

Легкий удар кулаком по колену и снова выкрик:

— Россия должна покаяться!

Чешские эмигранты, внимающие откровениям Александра Исаевича, — это доктора права, которые в эмиграции стали мелкими служащими; доценты-филологи, не нашедшие на чужбине ничего лучшего, чем работу с ножницами в бюро газетных вырезок; журналисты, покинувшие редакционные столы и брошенные судьбой в конторы страховых компаний; скульпторы, когда-то знаменитые на родине, а ныне вынужденные перебиваться с хлеба на воду. Тем не менее все они — реальные и рационалистически мыслящие люди двадцатого века. И к ним вдруг с каждым новым словом Александра Исаевича, словно по ступеням лестницы, снисходит древний бог Востока.

Он появился как-то незаметно и неожиданно среди светлой современной мебели, репродуцированных портретов танцовщиц Эдгара Дега и геометрических картин Пита Мондриана, и кажется, что ему тут нечего делать.

Это ясно всем. Только Александр Исаевич Солженицын этого не осознает. Он не подозревает, что чешские эмигранты, каких бы политических оттенков и мастей они ни были, — прежде всего чешские националисты. Их национализм не только антисоветский, но и вообще антирусский. Знай он это, он приспособил бы свою политологию к данной конкретной ситуации, как он это делал уже не раз. Так, в недалеком будущем, обращаясь к западногерманским капиталистам, он будет клеймить злые козни профсоюзов, что, однако, не помешает ему годом позже приветствовать американских профсоюзных лидеров патетическим выкриком: «Мои братья, братья по труду!» И как, будучи самим собой — яростным врагом демократии, он в своем выступлении по швейцарскому телевидению солидаризируется с политическими и философскими взглядами Герцена.

Однако в этот момент Александр Исаевич либо не понимает, что он не в те сани сел, либо надеется на свой престиж, на свое громкое имя и продолжает…

— Не только Россия, — твердит он, — но и все народы должны пройти через покаяние. Пусть покаются французы за великую революцию. Пусть Америка осозна́ет все преступления Джорджа Вашингтона. А Германия извинится перед миром за крестьянские бунты и Либкнехта… (Заметьте: не за Гитлера и Освенцим! Не за выжженную Белоруссию и Украину!)

Выражение серьезной сосредоточенности на лицах слушателей сменяется иронической усмешкой или неприкрытой брезгливостью. Но Александр Исаевич этого не замечает. Он улыбается.

За покаянием должно последовать искупление. И Солженицын говорит:

— Вы, чехи, — добрый, очень близкий нам народ. И Россия, которая однажды поднимется, которая возродится через свое покаяние, никогда не забудет, как бескорыстно помогали в годы гражданской войны той истинной, великой и свободной России — России Романовых — ваши легионы, действовавшие против большевиков…

Контакт вновь установлен. Особенно оживились лица представителей старшего поколения чешских эмигрантов, любящих слушать о чешских легионерах, которые в гражданскую войну выжигали сибирские деревни и на счету которых в одном лишь Саратове две тысячи пленных красноармейцев, утопленных в Волге с камнем на шее.