Спираль измены Солженицына

Слова Солженицына, которые я привел ранее, показывают, что он с самого начала исходил из того, что будет заниматься политикой. Его нынешняя деятельность это полностью подтвердила. Его лекции, выступления по телевидению и публицистические статейки (в последнее время его нападки на итоги Общеевропейского Совещания в Хельсинки) нельзя назвать «литературной» или «журналистской» деятельностью, это открытая политическая борьба.

Что бы сказала швейцарская политическая полиция, федеральный департамент полиции и юстиции, федеральный парламент и федеральные советники, если бы у них в стране выступал, например, чилийский коммунист против хунты Пиночета?

Насколько я знаю Швейцарию и швейцарцев, осмелюсь утверждать, что там быстро ему напомнили бы о законе относительно политического убежища.

Видимо, мания величия и кровожадность «раба божьего Александра, сына Исая», обезоружили хозяев до такой степени, что и «закон для него не закон».

Тем самым вновь подтверждается, что швейцарский нейтралитет — понятие расплывчатое, он обозначает лишь особую позицию в политической борьбе нашего века. Разумеется, случай с Солженицыным — не первое нарушение закона о политическом убежище. Античехословацкие демонстрации на площади Бюркли в Цюрихе, которые разрешаются швейцарской полицией, эмигрантские журналы, содержащие выпады против представителей социалистических стран, — все это прямое нарушение нейтралитета.

Да, Солженицын действительно «несколько опасная фигура». Но мне кажется, что «русские» не «разозлятся» и дипломатических нот с их стороны не последует. У русских слишком хорошие нервы, они уверены в своей правоте, и нет надобности придавать Солженицыну то значение, которого он не имеет.

Действия предателя Солженицына достойны лишь патологоанатомического анализа, а не дипломатической ноты.

Читателю, несомненно, интересно узнать, как простой человек отнесся к прибытию Солженицына в Швейцарию, что он сказал.

Ничего. Это его ничуть не взволновало. Он прочитал об Александре Исаевиче в газете с таким же интересом — или без интереса, — с каким ежедневно читает об убийствах, скандалах и авариях. А потом снова задумался о собственном положении, которому угрожают нарастающая инфляция и кризис.

В тот момент, когда Александр Солженицын полагал, что он достиг вершины, он уже стал всем неинтересен.

Несмотря на шумную рекламу, он не был принят на Западе, как ему того хотелось: как пророк, мученик, борец. А как литератор он потерпел фиаско. Даже у «самого монументального его произведения, дела всей его жизни» — «сочинения» «Архипелаг ГУЛаг», — успех был лишь коммерческий, но не читательский. Заманчивый сюжет книги заставил раскошелиться и экономных швейцарцев, однако мало кто ее дочитал. И не только в Швейцарии.

Вот что говорит один из «соратников» Солженицына, комментатор чешской редакции радиостанции «Свободная Европа» Карел Ездинский: «Эту глупость («Архипелаг ГУЛаг». — Т. Р.) мы, конечно, должны были дать в эфир. Шефы (американцы. — Т. Р.) этого хотели, лично я тоже не имел ничего против того, чтобы вызвать у большевиков головную боль. Хотя я сомневаюсь, что у них будет болеть голова из-за этой чепухи. Солженицын нам сам навязывался. Мы не могли заплатить ему много, и он согласился на гонорар в тысячу долларов. Это, в сущности, ничто. Ну ладно, и то хлеб. Мне даже жаль было тех ребят, которым пришлось эту муру читать по радио. Ничего не получилось. Ни по-русски, ни по-немецки, а я эти языки достаточно хорошо знаю. Это можно делать только по долгу службы».

Таким образом, мы видим, что идейные соратники Александра Исаевича были больше обмануты и разочарованы, чем воодушевлены.

«Лев Толстой XX века» явно не состоялся.

Солженицын готовил бомбу, которой, как он сказал Л. Самутину, «Москва не выдержит». Получился бенгальский огонь, который даже никого не обжег.

Однажды в конце апреля 1974 года в моей квартире на окраине Люцерна раздался телефонный звонок. В трубке послышался командирский голос Валентины Голубовой, исполнявшей при Александре Исаевиче роль адъютантки «по связям с чехами»: «Немедленно садитесь в машину и приезжайте! К Краузе приедет сам Александр Исаевич. Мы должны с ним встретиться. Это очаровательный человек».

Я поехал.

В эмигрантской среде галерея Оскара Краузе, устроенная в Пфефиконе, близ Цюриха, значит многое. Это общественный центр, бар, куда каждый приходит со своей бутылкой, выставочный зал… Это дискуссионный клуб, куда приходят «вожди» чешской эмиграции — личности еще более темные, чем Александр Солженицын, вербовщики «Свободной Европы». Владелец галереи — удивительная фигура. В живописи он (бывший директор цирка) понимает лишь одно: можно ли данную картину продать. (Впрочем, он не брезгует ничем: даже принимает на комиссию для полиции аппараты, определяющие содержание алкоголя, через швейцарских туристов скупает в Чехословакии антикварные книги и перепродает их, представляет несколько французских винодельческих фирм. Короче, это одна из тех комичных и печальных фигур, каких среди эмигрантов сотни.)